Его любимый поэт — Лермонтов. «Поэзия Лермонтова особенно по душе мне. Мне не только нравятся его стихотворения, но я сочувствую ему, я разделяю его убеждения. Мне кажется иногда, что я сам мог бы сказать то же, хоть и не так же — не так же сильно, верно и изящно. Немного есть стихотворений у Лермонтова, которых бы я не захотел прочитать десять раз сряду, не теряя притом силы первоначального впечатления...» Запись сделана в «Реестре читанных книг» под 25 февраля 1852 года; Добролюбову месяц как минуло шестнадцать: четвертый год он ведет такие описи — «реестры», в них рядом с названием книги — суждение о каждой.

Специалисты, подсчитывая количество книг, которые способен прочитать человек, проживший достаточно долгую жизнь, выводят подчас до удивления скромную цифру. В уцелевших лишь наполовину «реестрах» Добролюбова за пять лет его отрочества и юности более четырех тысяч названий...

Даже того трагически короткого срока, который был отпущен Лермонтову, Добролюбов не прожил.

«Ему было только двадцать пять лет, — писал в некрологе Чернышевский. — Но уже четыре года он стоял во главе русской литературы, — нет, не только русской литературы. — во главе всего развития русской мысли».

Становление Добролюбова ошеломляюще стремительно. Добро бы сами обстоятельства жизни бережно, что называется — в ладонях, несли его к тому, чем он стал. Так нет же! Домашнее воспитание, школа, среда — все лепило, питало, взращивало «другого» Добролюбова, прямо противоположного тому, который с такой стремительностью завоевал умы и сердца лучших своих современников и потомков.

«...Все твои науки никуда не годятся, если дурак и будешь всегда дураком в жизни, потому что ты ничего не сделаешь; деньги — ох! — трудно достаются; надо уметь, да, и уметь, приобретать их; как меня не будет, вы с голоду все умрете; никакие твои сочинения тебе не помогут...» — заносит он в дневник поучение «папаши», нижегородского священника. Только не нужно, читая эти строки, тотчас представлять себе мрачное семейство алчного, полуграмотного попа, — ничуть. «Он был человек развитой, начитанный, образованный, любил светскую литературу и отличался высокой нравственностью», — рассказывает современник про отца Добролюбова. В доме много книг; одиннадцатилетним мальчиком Добролюбов составил каталог отцовской библиотеки. Семья большая, дружная, дети любят родителей; со слов матери, Добролюбов младенцем заучивал басни Крылова; потрясенный смертью матери, он писал: «С ней сроднился я с первых дней моего детства; к ней летело мое сердце...» Но, по понятиям времени, века, следовало прежде всего печься о спокойном — «прочном» — благополучии детей, а потому любовь к ним никак не исключала (особливо в минуту дурного настроения) родительские проповеди наподобие той, что в дневнике Добролюбова отмечена. (Впрочем, само в голову приходит, так ли уж они вместе с веком своим себя изжили — подобные понятия, проповеди!)

Чтобы точнее означить дистанцию, отделяющую нас от того времени, века, — один лишь штришок: через полтора года после описанной сцены Добролюбов едет для продолжения образования в Петербург и в подробнейшем послании к родителям считает долгом рассказать о «пресловутой в наших краях железной дороге». «В Нижнем я имел самое нелепое понятие о вагоне... Между тем он есть не что иное, как маленький четвероугольный домик — настоящий Ноев ковчег, — состоящий из одной большой комнаты, в которой поделаны скамейки для пассажиров... и т. д.».

Возвратимся, однако, к дневниковой записи и укажем, справедливости ради, что слова папашины не вызвали у шестнадцатилетнего юноши Добролюбова ни возражения, ни протеста, — о «бунте» и речи нет: «Когда папаша говорил, я не смел, я не мог произнести ни одного слова, если он сам не спрашивал меня: «так ли?» — на что я отвечал только: «так-с»... Он чувствует, что даже отца удивляет его беспрекословная робость, но ничего поделать с собой не может, еще и упрекает себя в излишней гордости — он, завтрашний ниспровергатель признанных авторитетов!..

«Отличается тихостию, скромностью и послушанием», — аттестует его начальство Нижегородской духовной семинарии, где получает он образование; «тих и послушен», «тих и послушен» (это о Добролюбове!) так и перетекает с одной страницы дисциплинарного журнала на другую, ну еще — «ревность к занятиям» и «усердие к богослужению». Вчерашний семинарист, тихий, послушный, богобоязненный, перекладывавший на стихи молитву: «Как мы, сколько можем, прощаем // Долги и своих должников, // Так, боже, с небес ожидаем // Прощенья и наших грехов...» — всего лишь несколько лет спустя (больше не было дано) тоже в стихах выкрикнет пламенно: «Религия прощать врагов нас учит — «Молчать, когда нас царь гнетет и мучит...»

В одном из писем Чехов набрасывает программу рассказа о том, как молодой человек, воспитанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклонении чужим мыслям, благодаривший за каждый кусок хлеба, «как этот молодой человек выдавливает из себя по каплям раба и как он, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течет уже не рабская кровь, а настоящая человеческая».

Добролюбов не по каплям из себя раба выдавливал — ведрами вычерпывал; будто предчувствуя отмеренный срок, он, по слову Чернышевского, «торопил, торопил время».

Но, чтобы вполне избавиться от внутреннего рабства, рабства духовного и душевного, непременно нужно изменить взгляд и на мир вокруг, на людей, их отношения, обрести новые убеждения и идеалы, поставить новые цели в жизни, определить средства их достижения.

Летом 1853 года Добролюбов отправляется в Петербург: не без труда выпросил у отца разрешение поступить в столичную духовную академию (об университете, куда сын бы не прочь, домашние и слышать не желают). Вместо академии Добролюбов держит экзамены в главный педагогический институт: первый самостоятельный шаг — и какое непослушание!

Главный педагогический был уже давно не тот, что прежде, там давно не «упражнялись в расколах и безверьи профессоры», как говаривала перепуганная княгиня Тугоуховская в грибоедовском «Горе от ума»; тем не менее родители «ослушного сына» поначалу «сильно вооружены» против светского учебного заведения, он кается, молит их о прощении и благословении...

Весной следующего, 1854 года нежданно умирает мать, летом он спешит в Нижний утешить отца, а спустя месяц с небольшим хоронит и его — тоже умер внезапно, от холеры; на руках у Добролюбова остаются малолетние братья и сестры. Запись в дневнике: «Меня постигло страшное несчастье — смерть отца и матери, — но оно убедило меня окончательно в правоте моего дела... Оно ожесточило меня против той таинственной силы, которую у нас смеют называть благою и милосердною, не обращая внимания на зло, рассеянное в мире...». Давно ли заполнял он ежедневно специальную тетрадь «Психаториум» («углубление в душу»), на страницах которой, сокрушаясь, признавался в грешных поступках и помыслах, даже в «неблагочестивых сновидениях»!..

Осенью 1854 года по имперской столице гуляют крамольные стихи Добролюбова — против самодержавия и рабства, против угодливых лакеев и оправдателей того и другого; в институте он признанный вожак вольнодумцев, от имени недовольных подает жалобу начальству — это он-то, который папаше возразить не смел, а тут подлинно бесстрашие требуется — директор института недвусмысленно обещает всякому, кого подозревает в неповиновении: «Я тебя пошлю туда, куда ворон костей не заносил».

Скоро вокруг Добролюбова собралось «человек десять, преданных делу будущности» (рассказывает один из десяти): они поняли необходимость «работы над самими собой», выработки мировоззрения, «направления», как тогда говорили, они желали готовить себя к общественной деятельности — «вопросы о судьбе нашей родины поглощали все наши мысли и чувства...». Понятно, не обошлось без изданий герценовской вольной русской типографии, без трудов писателей и философов, чтение которых официально запрещалось, и уж во всяком случае не поощрялось, статей Белинского, к примеру, или сочинений Фейербаха, не обошлось и без собственного подпольного издания рукописной газеты «Слухи» острозлободневного содержания, — из девятнадцати вышедших номеров шестнадцать Добролюбов целиком подготовил сам, без помощников. Кружок по праву получил название «добролюбовского»: всякий соприкасавшийся с Добролюбовым. вспоминает участник кружка, тотчас чувствовал его «освежающее влияние», он пробуждал в окружающих охоту «действовать, а не терять время в напрасных сетованиях и бесполезном отчаянии».

Вчерашний семинарист, почитавший за грех «осуждение и ропот на начальство», гнев и смех, чрезмерную требовательность, недовольство своим состоянием, славолюбивые мечтания, всего более занят теперь великим будущим родной Руси, для которого жаждет трудиться «неутомимо, бескорыстно и горячо». Он убежден, что «призван судьбою к великому делу переворота».

Вот ведь загадка: как и когда из благонамеренного отрока, обитавшего в удушливой атмосфере «вековечных» житейских мудростей и наставлений (вспомним у Блока горестный и желчный список таковых заповедей: «Слушайся папу и маму», «Прикапливай деньги к старости», «Слушайся наставников и почитай директора», «Будь услужлив и угодлив», «Люби царя и отечество», «Паче всего — закон божий» и проч.), как и когда вызрел, образовался в этой атмосфере самоотверженный деятель, боец, сгоревший, по словам того же Блока (о Добролюбове сказанным), в быстро сжигающем огне бескорыстной любви и бескорыстного гнева...

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.