Долгие сумерки

— Горе-человек!

Был он долговязым, характера ровного, спокойного и рассудительного, лицо — чистое, бритое, взгляд серых глаз был всегда внимательным и немного грустным.

Никитин знал, что Радошка давно живет бобылем, держит большой огород, сад, работает в дальнем колхозе, но больше бывает дома. Странный человек, и слухи о нем ходили странные: то говорили, что в городе у него жена и дети, которым он раз в полгода отвозит гроши; то рассказывали, как отыскал и привез умиравшей старухе сына, пропавшего двадцать лет назад. Вдвоем они и хоронили старуху, а теперь сын каждый год приезжает и живет в старом доме, ходит на погост. Никитин видел его: пожилой мужчина, тихий такой, невзрачный.

В первый вечер Радошка заглянул к Никитину на огонек, поздравил с приездом и спросил:

— Не насовсем ли? А то нам с дедом Емельяном сиротливо. Люди с огородами покончили, теперь редко кто наведывается.

— На неделю, — ответил Никитин. — А что дед? Здоров? Все так же смотрит на заход солнца?

— Живет, здоровьем бог не обидел, — сказал Радошка, устраиваясь на лавке. — Да только какая у нас теперь жизнь, долгие сумерки, вот такое дело... Вместе с тобою будет трое на всю деревню. А ты, значится, поработать...

— Интересно, а о чем дед думает?

— Да уж интересного мало, — как-то странно ответил Радошка. — Нам его мыслей лучше не знать.

— Что так? Страшные?

— Человека можно долго дурить и гнуть в три погибели, но придет время, и он поймет. Вот тогда лучше, хотя... — Радошка весело взглянул на Никитина, — можем поговорить с ним, приглядишься, может, напишешь. Из последних людей человек... А что там в городе? Ты вот вырвался...

— Еле вырвался, — признался Никитин, поведав, что произошло в издательстве и как ходил занимать деньги.

Радошка внимательно слушал, не перебивал, а потом неожиданно предложил:

— Пойдем ко мне в гости? Посидим, потолкуем, закусим чего-нибудь, а?

— Это я должен тебя угощать, — замялся Никитин, — да не просто угощать, а городскими гостинцами.

— Комод новый покажу, — уговаривал Радошка так, будто не слышал. — Комод, комодище, деревянное днище. Год, почитай, возился. Пошли!

В доме Радошки было уютно, обжито, чисто; по-хозяйски прочно белела прохваченная мелом печь, отдавала теплом; пахло так, как пахнет в жилом крестьянском доме: выпеченным хлебом и укропом. Радошка усадил гостя за стол, метнулся в сени, внес миски с капустой, огурцами, нарезал сало, из печки вытащил чугунок картошки, нашлась и бутылка очищенной. Когда стемнело, включили свет и сидели, неторопливо беседуя, до полуночи. Шкаф оказался янтарно-светлым, легким с виду. Никитин похвалил работу. Радошка по обыкновению помолчал, а затем признался, как задумался однажды: что же остается после человека?

— Ты картины пишешь, пейзажи, портреты, а я — огород, работа, что же еще...

— Послушай, а где твоя жена? Отчего ты один? — спросил Никитин, осмелев от выпитого.

— Не перескакивай, — ответил Радошка, как бы говоря, что торопиться не надо. — Была жена, да вся, как люди заметили, вышла. Так вот, решил я оставить шкаф. Думаешь, мелко?