И оттого, что восьмиклассники были так глупы и недальновидны, на лице нашей учительницы появилось брезгливое выражение. Но все они были ее учениками – и побежденные восьмиклассники и победители-семиклассники, чьи голоса слились в один общий шум на Большой долине, а этот номер первый, Мадат, был сыном ее погибшего брата, а голос Чужака был испуганный, а шум в Большой долине вдруг погас, а мы в своих узких домотканых штанах, мы, наверное, были похожи на европейских рыцарей, мы смахивали на средневековых рыцарей, а семиклассники и восьмиклассники повалились сейчас, наверное, друг на дружку, усталые, и глотают снег – все это (а может быть, она увидела на спине Чужака букву «Ч»?) вызвало на лице учительницы слабую, едва заметную улыбку. Я снова подумал, что хорошо бы, если бы она была моей матерью. Так вот обстояли наши дела – для нас ее полуулыбки значили больше, чем то, что наши матери кормили, купали, одевали нас.

– На две группы разделись!

И мы, четные, обутые в постолы, мягко шагнули. Три шага вперед и шаг влево. Й я почувствовал, что быть первым – даже в таком маленьком, в семь человек, ряду – что мне нравится быть первым.

– Первая группа, до Теплого ключа – бегом! Там есть зацветшая верба, каждый срывает маленькую веточку и назад. Повторить!

Сердце мое встрепенулось. И было это оттого, что мне захотелось бежать, и оттого, что на нас глядели пестрые глаза девочек, и оттого еще, что приближалась желто-зеленая мягкая весна.

– Я не хочу Чужака, возьмите его из моей группы, – сухим, словно камень о камень ударили, до невозможности сухим голосом сказал Мадат.

Она медленно подняла лицо и прошептала:

– Какого еще Чужака?

Мы все повернулись и посмотрели на Чужака. Он стоял в позе «смирно», но мне опять показалось, что он стоит съежившись и стоит так оттого, что прозвище его Чужак, оттого, что отец его ноет и не умирает, а мать украла кумач, и теперь он, как пугало, в красной рубашке. Мы все смотрели на него, и учительница смотрела. Она смотрела на него и ждала, что скажет сын ее брата.

– Арто, – пробурчал Мадат.

– Что за Арто? – Она хотела, чтобы сын ее брата произнес имя Чужака полностью и членораздельно, и было самое время вставить: «Если бы его не звали Чужак, на его спине не написано было бы «ЧУЖАК», и это стало бы самой острой шуткой в школе. Эту шутку помнили бы потом долго, целый год. Но Чужак в эту минуту, – когда сам я был капитаном целой команды, а девочки смотрели на нас, сбившись в кучу, и приближалась желто-зеленая весна, – Чужак мне в эту минуту нравился. И я промолчал.

– Артавазд, – пробурчал Мадат. Он сказал это через силу, и ему не понравилось, что его принуждают произносить это имя. – Артавазд, – сухо, словно камнем по камню провели, сказал он, – да, Артавазд, но будь он хоть трижды Артавазд, забери его из моей команды.

Учительница молча уставилась на него. Тяжелым взглядом посмотрела на него и ничего не сказала, но было понятно, мы все прекрасно поняли, что она хотела сказать. Она хотела сказать, что сейчас она не тетка Мадата, а учительница математики и военного дела.

Мадат растерялся, но продолжал смотреть учительнице прямо в лицо: все-таки она была его тетка и, кроме того, Мадат был смелый парень.

– Возьмите, – поправился Мадат, – возьмите его из моей команды.

– Простите, – усмехнулась учительница, – а кто тебе сказал, что ты капитан команды?

Мадат поглядел на команду, команда поглядела на него, и было ясно, что он их вожак. Он поглядел на учительницу, взглянул на нее пристально и не сказал «я говорю», но и не извинился, не сказал «извините». Учительница смотрела на него, он смотрел на учительницу, и никто бы в эту минуту никакими клещами не вытянул бы из него слов прощения. И учительница увидела, что вожак в самом деле он и что Чужака в свою команду брать он не хочет.

Учительница медленно опустила веки, постояла так с закрытыми глазами и высоко вздернутым лицом и, когда она снова подняла свои тяжелые веки, в ее глазах стояли слезы, и это была просто-напросто тетка, которая видела в этом мальчике Мадате своего погибшего брата. Мы все это поняли, потому что сами в эту минуту видели в нем вожака и героя. Он был хороший капитан, он хотел иметь такую команду, в которой каждый умел бы хорошо бегать. А она была хорошая учительница, она хотела сохранить в себе любовь ко всем нам и к каждому в отдельности и одновременно соблюсти военную дисциплину. Но как же это получается, что я хороший, и он хороший, и ты хороший, и все мы хороши, а плохие вещи все же происходят?

Склонив голову набок, с тонкой шеей, с большими блестящими глазами, Чужак смотрел в сторону далеких гор и, казалось, не дышал даже. «Он не сможет бежать, отстанет по дороге», – услышал я голос Мадата. Чужак моргнул глазами. Только моргнул глазами. «Пусть остается здесь с девочками», – услышал я. Чужак стоял неподвижно, ждал. Так только ягненок может позволить говорить, что вот сейчас его зарежут, только вода может позволить, чтобы при ней хвалили или ругали ее вкус, только яркий подсолнух может ждать, чтобы его сорвали или оставили на стебле. Он молча стоял в этой своей рубашке под нашими взглядами, молча слушал спор о себе и о собственной непригодности, и мне вдруг показалось, что он лучше всех – и этой учительницы, и этого героического Мадата, и этих девочек. И еще я подумал, что самый плохой, самый мерзкий среди всех – я, потому что я позволил, чтобы они вот так обсуждали его, я допустил такое, а сам стою и всякие буквы выискиваю на его спине. Он глотнул слюну, его тонкая шея напряглась, и я почувствовал, что мне самому стало душно и невозможно дышать, что сам я уже задыхаюсь вместо него. Задыхаюсь оттого, что мой отец ноет и не умирает, что моей матери дали старый плакат, и это стало похоже на воровство, что случайность прямо на моей спине выдавила слово «Чужак», что в этом сильном мире только моей силы недостает.

– Пускай Мадат идет на мое место, а я на его, – сказал я.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• …
• 18
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.