В классе был Самад, был Мадат и был Амрхан, но Турком или Чужаком мы называли Артавазда. Тогда я не знал, почему мы его так называем. Теперь знаю. Его братья, родившиеся до него, дожив до года, почему-то умирали, и старухи посоветовали его матери дать следующему ребенку турецкое или курдское, какое-нибудь необычное чужое имя. Будто бы смерть можно было обмануть, будто она разобралась бы, что под чужим именем прячется армянский ребенок. Так или иначе, решено было обмануть смерть и отправить ее обратно с пустыми руками. И вот отчаявшиеся мать с отцом назвали следующего ребенка то ли турецким, то ли курдским именем – Артавазд. Назвали и притаились, стали ждать. Какой-то прохожий, прислонившись к их плетню, попросил у его матери стакан воды, а когда выпил воду, напророчил долгую жизнь грудному младенцу на ее руках. Мать покачала головой и сказала, что ребенка нарекли чужим именем, потому что... Но прохожий улыбнулся светло-пресветло и сказал, что никакое это не чужое имя, а самое настоящее армянское. Мать с новорожденным на руках онемела от ужаса, отец обреченно ахнул и сел под яблоню. Вот как было дело.

Имя оказалось армянское – ребенок, однако, не умирал, жил. Вот этого-то Артавазда мы в классе то Турком называли, то Чужаком.

Мать Чужака была уборщицей в библиотеке, она подметала пол, приносила воду, стирала пыль с книг и обратно книги на полку запихивала вверх ногами, потому что была неграмотная. Как-то она унесла из библиотеки старый матерчатый плакат, на котором известью было выведено «Смерть фашистским захватчикам». Она принесла этот ярко-красный плакат домой, выстирала его и сшила рубашку.

Сердце у отца Чужака было больное, он ныл, стонал. Ныл, стонал, но не умирал. На фронт его не брали, и он сидел дома, рядом со своим сыном. Он был единственным мужчиной в селе и стеснялся этого. Он отбирал у наших матерей топор, чтобы сделать за них мужскую работу, два-три раза бил по бревну этим топором, потом морщился и хватался за сердце. Так, постанывая и ноя, жил, был отцом своему Чужаку, помогал ему решать задачки, а наши отцы воевали на передовой. От холодного утреннего воздуха мои руки покрывались трещинами, я кое-как подавал сено нашим коровам, с грехом пополам брался за вилы и чистил наш хлев, но ручку уже держать был не в силах – стоило взять перо, как в пальцах моих начинало покалывать. У нас у всех тогда руки покрыты были трещинами, но я говорю «мои руки, мои пальцы», потому что помню мою боль.

Когда Чужак вошел в класс в новой красной рубашке, мы все подумали, что это девочка. Потом увидели, что это Чужак, что он надел красную рубашку и что все мы в классе сплошь коричневые, потому что домотканые наши шерстяные одежды одного и того же коричневого цвета. Мы спускались вдоль реки, доходили до лесопилки и обратно шли с охапкой дубовой коры: наши матери красили ею шерсть в коричневый цвет. Мы все в классе сидели коричневые, а Чужак, видите ли, явился в красной рубашке. На секунду мы приумолкли, у всех у нас в голове пронеслось, что отец Чужака ноет и не умирает, а мать выкрала из библиотеки красный плакат, чтобы сшить рубашку сыну. Я проглотил слюну и не сказал, что его мать украла этот плакат...

– В девчоночье платье вырядился, – сказал я. Чужак опустил свои длинные и впрямь девчоночьи ресницы и тоже проглотил слюну, я увидел, как заходил вверх-вниз кадык на его тонкой шее. Я пошел, сел на свое место, чтобы быть подальше от него и не прохаживаться больше на его счет. Но его красная рубашка так и притягивала глаз.

– Ты знамя, – сказали ему ребята.

– Героическое знамя, – сказали.

Потом я услышал очень сухой голос Мадата:

– Героическое знамя своего отца.

Опустив взгляд, Чужак стоял неподвижно и не отходил от них. Пришла учительница истории, все разбрелись по своим местам, а Чужак так и остался стоять в своей красной рубашке перед всем классом, с опущенным взглядом.

– Почему не идешь на свое место? – сказала ему учительница истории.

– А он красную рубашку надел, – сказали ребята.

– Да-да, – сказала учительница истории. Медленно, словно продираясь через цепкую грязь, он прошел под нашими взглядами к своему месту и сел прямо впереди меня.

– Красную рубашку надел, – сказали все учительнице ботаники.

– Вижу.

– Героическое знамя своего отца.

– Нет, – сказала учительница ботаники, – знамя вашей зависти.

Как ни старалась его мать отстирать плакат, все же белые буквы кое-где проступали на красном. Потому что мыла не было, мать в горячей воде с золой стирала...

Чужак, значит, сел прямо впереди меня. Его красная спина, хотел я этого или не хотел, была передо мной. Я стал вглядываться в его спину; я увидел след от буквы «Ч». Я стал искать другие буквы и на худом его плече обнаружил половинку буквы «К». Он, наверное, чувствовал спиной мой взгляд потому что ежился, старался сжаться в комок. Мне стало стыдно, я сказал себе, что не буду больше смотреть на его спину. На его съежившуюся спину, на его худенькие плечи, на его тонкую шею и ямку на затылке, но тут я вдруг увидел отчетливую и ясную букву «А». ЧУЖАК.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• …
• 18
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.