— Вот тут, тут, – говорил возбужденно, – огромный шрам.

— Там у него ничего нет, – сказал Михаил. Совершенно спокойно и ясно сказал. И еще раз повторил раздельно: – Слышишь? Ни-че-го.

Я молчал. Михаил, усевшись на грубо обтесанный порог зимовья, перемотал портянки, затем встал, притопнул несколько раз – ладно ли ногам в легких ичигах, не обобьются ли часом, и позвал.

– Пойдем, – предложил он, – и ты увидишь, чем владел Чумкус.

Мы отошли совсем немного от зимовья и наткнулись на озеро. Крохотное – десять шагов вдоль и столько же поперек, обрамленное по берегам сосной и лиственницей. А чуть дальше сверкнуло еще одно, а следом другое. Сколько же их тут?

– Четыре, – растопырил ладонь Михаил.

А потом совсем неожиданно подал голос Тунгир. Гавкнул, как в бочку бездонную бухнул. И с секунду замер, прислушиваясь, насколько сильно звучит здесь его голос. А с соседней скалы, поднявшей высоко свою опушенную снегом грудь над аршаном, понеслось басовитое и восторженно-радостное эхо: ах, ах...

– Ты не спеши, – одергивал меня Михаил, – белка не птица поднебесная. Не улетит, не взмахнет крыльями.

Все верно. Не улетела. Не взмахнула крыльями. Падала после моего выстрела вниз, а если была ранена, цеплялась отчаянно за ствол дерева и норовила напоследок впиться в черный собачий нос. Тунгир не дурак. Он подставлял широкую, лобастую морду и подбрасывал раз-другой белку вверх, так вот играют пацаны в «жестку», но там потеха, а здесь работа. Собачья работа. И эту работу Тунгир проделывал профессионально.

— Аккуратный, дьявол, – заметил Михаил, рассматривая поданного Тунгиром зверька. Но в голосе не прозвучала похвала, и потому Тунгир осторожно выдернул из его рук белку и подал мне.

— И хитрый к тому же, – снова сказал Михаил.

Я одобрительно потрепал лайку, очистил снегом кровяные пятна с беличьей шкурки и положил ее рядом с другими в рюкзак.

Михаил уселся на пень и сказал, что он здесь будет сидеть, курить папиросы и ждать моего возвращения. Я согласился. Пусть он сидит здесь и поджидает нас. Нам хорошо с Тунгиром вдвоем. Третий тут лишний.

Собачий лай подстегивает меня, притягивает к себе, тащит через буреломные завалы (забыл к тому же заповедь Михаила: белка не птица поднебесная) и выталкивает к сосне либо пихте, где беснуется, заходясь в лае, Тунгир.

Белок тут тьма. Быстрые, прыгучие, цепкие, они воздушными акробатами перелетают с ветки на ветку. Когда белки сердятся, то они звонко цокают сверху. Глупые. Я их все равно достану. Даже не меняя положения.

Рюкзак за спиной отяжелел. Тунгир окончательно охрип, голос его сел, и он, отыскав зверька, очумело трясет башкой, выдавливая из горла мучительный лай. Можно настрелять больше, но мне хватит и этого. Завтра же сниму шкурки и отнесу к Завьялову. Мать говорила, что он большой мастер по части выделки. И шапки шьет неплохо...

Михаил сидит по-прежнему на пне, а у его ног потрескивает небольшое огнище. Он растопырил руки над пламенем. Греется. Я снимаю рюкзак и разгребаю снег руками, отыскивая бруснику. Брусничный лист плотный, хрумкий, еще зеленый, а перезрелая ягода, покрытая тонкой кожицей, кажется, вот-вот лопнет. Но это не так. Обман зрения. Ягода затвердела на морозе, я набираю ее полную горсть, и она постепенно оттаивает в ладони, становится прозрачнее, а у меня во рту делается кисло-сладко.

Я утоляю жажду, а потом вываливаю из рюкзака белок и протираю шкурки еще раз снегом.

— Михаил, – спрашиваю. – а много пушнины остается на руках у охотников?

— Остается. – уклончиво отвечает Михаил.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• 11
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.