Ноябрь вдали от дома

И вдруг Веста на очень ломаном русском стала подробно рассказывать мне, как в свободное время поднимается в верхнюю часть старого Талина – Вышгород и там ищет какого-нибудь интересного человека, все равно мужчину, женщину или старика. А найдя, идет незаметно позади, следя за походкой, движениями незнакомца, стараясь угадать или придумать его судьбу. Если же он сидит на скамье, устраивается поодаль и наблюдает – иногда долго, часами.

Глаза у нее были невыразительные, малоподвижные. Я подумал, что в такие минуты она, наверное, похожа на кошку, терпеливо застывшую у мышьей норы.

Я спросил ее:

– Ты ведешь дневник?

Она ответила серьезно, даже не покачав головой:

– Нет, никогда не делала.

Эта далекая от литературы девушка была неизвестно зачем наделена тяжелой жаждой познания – единственной и потому нелепой писательской чертой, которая в жизни ей, наверное, только мешает, как мешало бы, например, теленку приросшее к лопатке совиное крыло...

Так вот, у Весты тоже были планы на вечер. Эту странноватую девушку в нашей поездке тронул серебряной палочкой редкий, удивительный случай.

Лет десять назад, еще в четвертом классе, она начала переписываться с мальчиком-грузином. Эта нечастая и нелегкая – на русском – переписка, тем не менее, просуществовала десять лет. И вдруг здесь, за границей, в симпатичном городе между гор, они буквально столкнулись носами в коридоре гостиницы! Парень приехал с туристской группой из Тбилиси. Он знал Весту по присланной года три назад фотографии.

И теперь Веста и этот высокий, красивый парень все время, когда удавалось, ходили вместе, локоть к локтю. Не знаю, была ли то любовь – может, просто общее оцепенение перед лицом счастливого случая. Не помню даже, держались ли они за руки, да это и неважно было – вот уже несколько дней Веста жила так, будто рука ее всегда была в его руке.

Наверное, ей этот свободный вечер был нужней, чем любому из нас...

В группе началось брожение.

Руководитель наш настаивал, мы довольно дружно ворчали: мол, посетить интернат в принципе неплохо, но времени мало, мы не педагоги, а творческим работникам гораздо важней... И так далее.

Однако руководитель уперся. Он повторял одно и то же, но с каждым разом голосом все более скрипучим, придавая все большую холодность своему худому лицу. Наконец он непреклонно намекнул на особую важность предложенного мероприятия и ушел договариваться насчет автобуса.

Собственно, никаких особых соображений у него не было, и все это прекрасно понимали. Просто накануне днем на приеме в молодежной организации к нему подошла энергичная красивая женщина, заведующая интернатом, долго с ним говорила и, видимо, взяла слово, что мы приедем. Он же был парень честный и словом своим дорожил. Правда, в данном случае обещание пришлось бы нарушить четырем музыкантам, но этой деталью он, видимо, готов был пренебречь.

Музыканты с достоинством надулись.

Веста, как обычно, молчала, только вздохнула тяжело.

Певец Сережа размахивал руками и говорил с нарастающей силой в голосе, что мы в конце концов не мальчики, что об этом фильме он слышал полтора года, что для него это профессиональная учеба, которую откладывать нельзя – у певца нет ни прошлого, ни будущего, он существует только сегодня, когда поет. Последняя фраза Сереже очень нравилась, он произносил ее резко и раздраженно.

Больше всех злился я. Дело в том, что руководитель группы был мой друг, и в силу этого житейского обстоятельства я был вынужден поддерживать все, что бы он ни сказал.

Он же был весьма неглуп, но молод и из принципиальных соображений упрям: считал, что авторитет руководителя зависит в первую очередь от умения поставить на своем.