Голос с места.
Наш небольшой город расположился с двух сторон речки, которая когда-то впадала в море. Если смотреть на него со стороны моря, он дымит сотнями труб, как мощная эскадра, собравшаяся в кучу после тяжелых маневров. По ночам над ним занимается зарево: это доменные печи сливают шлак.
Заводы в нашем городе следуют один за другим. У нас плавят руду, варят сталь, строят корабли и делают комбайны. Просто удивительно, откуда у маленького города столько сил, чтобы со всем этим справляться!
Он выглядит тихоней, наш город. Стоят в нем старинные домики в один и в полтора этажа; они обсажены акациями, каштанами и шатровыми тополями, которые заснеживают все улицы, когда цветут. Под каштанами стоят вечные скамеечки из ракушника, теплые, как лежанки, а на скамеечках сидят бабушки и толкуют о своих, бабушкиных, делах...
Но если перейти на другую сторону речки, можно подумать, что попал в совсем другой город. Там широко, не жалея пространства, расположились проспекты пятиэтажных домов, и каждый дом занимает квартал. Там нет ни теплых скамеечек, ни старых каштанов. Там раскинулись скверы, уставленные просторными садовыми скамьями на чугунных львиных лапах, и в стиль этим лапам сооружены ограды килограммов по триста на квадратный метр.
Если бы деревья росли с такой быстротой, с какой растут доменные печи, парки наши давно бы шумели богатой листвой. Но пока эти сады и парки содержат в себе все, кроме деревьев. И только могучие фигурные фонтаны, бьющие в центре скверов и будущих садов, радуют глаз и словно ручаются, что степное безводье кончилось. Наверно, нет ни одного приморского жителя, который не знал бы, как трудно добраться до питьевой воды у самого синего моря.
Я сам лет семь назад помогал отцу чистить колодец, и я знаю, какая это тяжелая штука, вода...
Отец мой, Степан Алексеевич Плющ, вышел на пенсию по старости три года назад, ровно через год после того, как мы получили квартиру и оставили свой домик с садиком и огородом. Этот домик подлежал сносу, поскольку через место, на котором он стоял, должна была пройти новая автострада.
Отец мой был машинистом и служил на станции Товарная-II. Его дорожный сундучок, кованный из кровельного железа, и сейчас стоит в передней возле вешалки. Сундучок выглядит никелированным: так он отшлифовался за сорок пять лет службы.
Старшие братья мои тоже пошли по железнодорожному транспорту, и только я, последыш, остался на твердой земле и работал токарем на котельном заводе. Брат Александр Степанович так и ездит машинистом, а Ваня, хоть и моложе его, уже крупное начальство: инженер и начальник службы. Они оба давно женаты, имеют детей, и племяш мой, Александров сын, отстает от меня всего на два года.
А сестер у меня нет. И не было. Отец говорит, что у него сами дубки, черемуха не уродилась.
Но есть у меня племянница Шура. Ей, как и мне/ девятнадцать лет; живет она с нами, при бабке, то есть при моей матери, и зовет ее мамой, потому что родители ее умерли. Отцом ей был брат мой Степан Степанович, так что она тоже Степановна, как и я.
Правда, имя моего брата Степана Степановича в семье не произносили. Так, если к слову приходилось, говорили: помер — и все дела. И жена его Зинаида, Шурочкина родная мать, тоже умерла. И про нее не говорили. Даже сама Шурочка. Она даже не помнила ее. Но я точно знал, что у мамы моей есть их фотокарточки.
А не произносили имя брата потому, что был он у нас враг народа. И отец от него отрекся. Отец, как старый, кадровый рабочий, раз и навсегда отрезал его, потому что Степан оказался шпионом и вредителем. И оказался как раз в самый момент напряжения всех сил — в войну.
Он был ранен и списан в тыл, в депо, сменным мастером. А потом как-то получилось, что вроде он заслан был для вредительства. Правда, ранение у него было плевое, и это на моего старика подействовало особо. Степана взяли, и Зинаиду взяли. А Шурочка попала к нам. Отец тогда еще сказал ей:
— Я тебе и деда и папа. А баба тебе и баба и мама.
Шурочка, конечно, радовалась, что у нее два папы и две мамы. Мать плакала, а отец хмурился.
А мне было все равно. А потом, когда я стал постарше, мне все-таки рассказали добрые люди про брата.
Но лет семь назад, когда я уже стал соображать что к чему, отец вдруг позвал меня, поставил перед собою и долго смотрел на меня. Потом спросил:
— Брат Степан, знаешь, как умер?
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.