Я не был подготовлен к этому вопросу и удивился, что отец сам снял запрет с этого имени. Я молчал. Отец опустил глаза и тихо сказал:

— Пристрелили. Охранника избил... В кровь... Он пошевелил бровями, вздохнул и с тяжкой надеждой, в которую сам не верил, добавил:

— Он сильный парень был... Так, может, и совсем, к... до смерти...

Меня поразило не то, что отец выругался. Я был удивлен той бесконечной злостью, с которой он вздохнул. И, еще не осознав того, о чем он говорит, я почему-то спросил:

— А жена его?.. Зинаида?.. Тетя Зина?..

— Зинаиде много не надо было... Она чахоточная была... Да... Реабилитированы они… Мать еще не знает...

— А где они реабилитированы? — спросил я, не понимая этого незнакомого слова. И думал по малолетству, что оно значит — похоронены.

Отец молчал. Он взялся тяжелыми руками за голову и пробормотал, покачиваясь:

— Ай, Степан, Степан!..

Голова у него была седая, с легкой проплешиной на макушке.

— Ай, Степан, Степан!.. — бормотал отец, и я не понимал, кого он имеет в виду: брата или себя...

А потом появился увеличенный портрет Степана и Зинаиды. Они сидели, наклонясь друг к другу, и почти касались головами. И были они неподвижные и мертвые, даже глаза не блестели.

Я всегда знал, что у матери есть их фотокарточка. Потому что для отца Степан, может быть, и был врагом народа, но для матери он был сыном. И она уберегла эту карточку от моего непримиримого старика...

Шура на меня не похожа совсем. Она веселее меня, но веселье ее какое-то особенное. Ей не надо для него ни песен, ни гулянок. Она весела сама по себе, без всяких посторонних вещей. Глаза у нее добрые, круглые, а вокруг зрачков точечки. Вот только брови у нее подгуляли: наши девчонки такие брови выщипывают, чтоб поуже были. А Шура носит какие есть: пушистые, цвета стальной стружки. Зато ресницы у Шуры особенные: когда она удивится или поздоровается с кем-нибудь, они достают до самых бровей. Конечно, другие возятся со своими ресницами — красят их или полируют, — но все равно видно, что они из. конского хвоста. А у Шуры свои, и это тоже сразу видно. Губы у нее тоже свои, некрашеные, густо-розовые. Но она все-таки пудрится. Откроет пудреницу, оттянет верхней губой кожу на лице — раз-раз ваткой, как ни в чем не бывало.

И еще она шьет на себя. Ей недавно машину купили. Но и шьет она как-то быстро. Вообще, если присмотреться, нельзя сказать, чтобы она с чем-нибудь долго возилась. Вот приходят к ней подруги обсуждать фасон по журналу мод, копаются, сопят, цокают, ахают. А у Шуры разговор короткий:

— Вот это платье тебе идет. А в этом ты будешь, как воробей в капусте. И не думай.

Меня почему-то всегда раздражали раскрытые журналы мод, на которые я косил глазами, проходя по комнате. Особенно противно глядеть, как все эти красотки вертят бессовестными боками в рабочих комбинезонах. Я-то знаю, что такое работа и для чего нужен комбинезон. Все это красивая мазня, и дамочки с ангельскими личиками и наляпанными губами, конечно, не имеют никакого касательства к работе. Они подлаживаются под работниц, а сами, наверно, круглый день красят ресницы.

Но Шура, казалось, не замечала этой обидной несуразности. Как-то она сшила себе комбинезон по рисунку, и я даже удивился: здорово, ладно и действительно удобно для работы.

«Дело все в том, — подумал я, — что это Шура».

Говоря короче, я за свою Шуру отдал бы все на свете и сделал бы для нее все, чего бы она ни пожелала.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• 11
• 12
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.