Наталья Борисовна Долгорукая

А однажды увидела Наталья Борисовна сон — явь, видение яркое, как наяву: будто сидит она на лавке, около монастыря, в одежде инокини, и лицо ее такое спокойное, умиротворенное, будто падает на него отсвет света нездешнего, звезды яркой небесной. А под ногами — плита могильная с какой-то надписью.

Поняла она тогда по надписи, что сие пред нею — стены Киево-Печерской Лавры, где так хотел упокоиться ее батюшка, фельдмаршал «гнезда Петрова», граф Борис Шереметев, и где она сама обретет вечное успокоение.

Очнулась Наталья от видения странного — сон не сон, явь не явь, и поведала близким и родным, что хочет укрыться в монастыре, утишить там скорбь свою неизбывную, быть поближе к душе любимого мужа, да, может статься, и сыну младшенькому вымолить у Матушки заступницы Божией исцеление от болезни страшной…

— Наташенька, светик мой, где ты?

Немолодая уже, но подвижная женщина во вдовьих одеждах ходила по саду, по одному из знаменитых московских приусадебных садов, и искала свою любимицу, старшую дочь Наталью. Графиня Анна Петровна — Шереметева по второму мужу, в первом браке — Нарышкина, урожденная Салтыкова, из всех своих четверых поздних детей более всего лелеяла свет-Наташеньку. И отец ее, граф Борис Петрович Шереметев, тоже Наташу выделял, да только скончался рано, когда дочери было семь лет...

— Наташенька, куда же ты подевалась?

Девочка — послушная, смышленая, только иногда находило на нее мечтательное настроение. Хорошо, если в своей светелке, а то, как вот теперь, — ушла в сад и пропала. Поди найди ее в разросшихся кустах сирени да жасмина, среди смородины и крыжовника. А, может, не замечталась, а зачиталась — и это за ней водилось, грамоте обучилась сама, быстрее братьев. Это уж никуда не годилось: знатной да богатой боярышне не читать надобно, а на пяльцах вышивать и сказки слушать. Пока не настанет время в свет выезжать, суженого искать...

Анна Петровна перекрестилась со вздохом. За первого-то мужа ее саму выдали совсем девчонкой, одна знатная семья с другой породнилась — что Салтыковы, что Нарышкины при дворе Петра I были в чести, да и при других царях тоже. А как овдовела, сам Петр сосватал ее со вдовым же фельдмаршалом Шереметевым. «Молодому» было за шестьдесят, вдвое старше своей супруги. Хоть и недолго, а хорошо пожили, пятерых деток нажили, из них Наташенька — всех лучше.

Наташа батюшку помнила, но — точно во сне. Зато матушку любила без памяти, и та отвечала ей тем же. Графиня Шереметева, в молодости блиставшая на петровских ассамблеях, была женщиной незаурядного ума, по тем временам весьма просвещенной, и дочерей старалась воспитать в том же духе.

Только этим, пожалуй, можно объяснить столь необычные для той эпохи отношения между матерью и дочкой. «...Старалась о воспитании моем, чтобы ничего не упустить в науках, и все возможности употребляла, чтобы мне умножить достоинств. Я была очень любима у матери своей», — писала на склоне лет Наталья Борисовна в «Своеручных записках».

В старой грамматической тетради по немецкому языку написано затейливым, но еще полудетским, неустоявшимся почерком графинюшки Натальи Борисовны Шереметевой: «Я хочу, чтоб все люди были счастливы так, как я!»

Счастье то длилось до четырнадцати лет, до поры, пока жива была матушка, а Натальюшку стали считать завидною невестою. В те времена брачный возраст на Руси наступал рано. Но Анна Петровна не успела устроить брак хотя бы старшей дочери — скончалась скоропостижно, не прожив и пятидесяти лет.

Смерть матери потрясла, пожалуй, только Наталью. Прочие же родственники пеклись совсем о другом — о выгодном для семьи брачном союзе. После двух лет траура ее начали вывозить в свет. «Надеюсь, тогда все обо мне рассуждали: такого великого господина дочь, знатство и богатство, кроме природных достоинств, обратит очи всех знатных женихов на себя...» «...Тогда обыкновенно всегда, где слышат невесту богатую, тут и женихи льстятся», — вспоминала она. Действительно, многих пленяли не только знатность и богатство юной графини, но и ее красота, ум. Да только на люди юная Наташа показывалась неохотно.

Она чувствовала себя одиноко среди родственников, мечтавших поскорее выдать ее замуж, чтобы оставить заботы о ней. Предоставленная самой себе, девушка могла по-разному вести себя, никому до нее дела не было. Но Наташа рассудила иначе:

«Пришло на меня высокоумие, вздумала себя сохранять от излишнева гуляния — тогда очень наблюдали честь... Я свою молодость пленила разумом, удерживала на время свои желания в рассуждении о том, что еще будет время к моему удовольствию, заранее приучала себя к скуке. И так я жила после матери своей два года. Дни мои проходили без утешки».

Занятия алгеброй и геометрией, черчение, чтение... Это вместо балов, да прогулок. Руки, вечно перепачканные тушью или чернилами, простенький сарафанчик, лента обвивает русую головку с длинной — до колен — косой в руку толщиной. Это вместо фижм, кружев и бриллиантов, вместо притираний ароматных да буклей навитых.

«Я очень была счастлива женихами», — писала она в своих «Записках». Но держала себя строго, о чем не могли не знать московские свахи. Все повторяла:

— Веселье у меня еще будет, надобно допрежь скуки отведать.

— Дура ты, Наташка, — бросал иной раз в сердцах братец Петруша.

А в ответ слышал:

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.