Наконец, за полтора года до смерти, в 1835-м. — стихотворение «Вновь я посетил...»; в черновике осталась память о душевном состоянии, в котором пребывал Пушкин летом и осенью 1824 года, при переезде в Михайловское.

Я зрел врага в бесстрастном судии.
Изменника — в товарище, пожавшем
Мне руку на пиру, — всяк предо мной
Казался мне изменник или враг.

Пушкин как бы упрекает себя в чрезмерной мнительности, подозрительности. Страсти десятилетней давности миновали, но память о них горька — «чем старе, тем сильней». И как выразительны черновые варианты «Вновь я посетил...», определяющие ту старую клевету!

О клевете насмешливой...
О клевете язвительной...
О клевете, мне сердце уязвившей...
О клевете, о строгой света...
О строгом заслуженном осужденьи
О (мнимой) дружбе, сердце уязвившей
Мне горькою и ветреной обидой.

Как бороться с клеветой? Вызвать на дуэль, убить «невидимку»? Но этим ничего не рассеять, не доказать. Или молчать, не оспоривать?

При высочайшем чувстве чести и нервной ранимости поэта ситуация была печальной и опасной. Мы ее, может быть, недооцениваем, а ведь похоже на то, что случится в 1836 — 1837 годах. Пушкин поговаривал о самоубийстве. Не забудем, что поэту двадцать пять лет; несправедливая ссылка, нелепая ссора с отцом, из которой могут выйти еще большие неприятности, — «пахнет палачом и каторгой»... И сверх того — любовь и разочарование на юге, новые увлечения здесь.

Броситься в омут, в первую попавшуюся дуэль, битву, заговор, побег — все это было возможно.

Постоянно сожалея о короткой, на тридцать восьмом году оборвавшейся жизни поэта, мы должны помнить о крае гибели, у которого он находился двадцатипятилетним: еще шаг — и не был бы окончен «Евгений Онегин», не родились бы на свет «Медный всадник», «Маленькие трагедии», «Повести Белкина»... Страшно даже произнести!

Дружеская помощь, утешение были чрезвычайно своевременными.

И опять Жуковский, за сотни верст, в Петербурге, почувствовал!

И написал Пушкину письмо: «На все, что с тобою случилось, что ты сам на себя навлек, у меня один ответ: ПОЭЗИЯ. Ты имеешь не дарование, а гений... Ты рожден быть великим поэтом; будь же этого достоин. В этой фразе вся твоя мораль, все твое возможное счастие и все вознаграждения. Обстоятельства жизни, счастливые или несчастливые, шелуха. Ты скажешь, что я проповедую с. спокойного берега утопающему. Нет! я стою на пустом берегу, вижу в волнах силача и знаю, что он не утонет, если употребит свою силу, и не только показываю ему лучший берег, к которому он непременно доплывет, если захочет сам. А я обнимаю тебя. Плыви, силач... По данному мне полномочию предлагаю тебе первое место на русском Парнасе».

Как важно иметь друга, способного вовремя найти такие слова!

Разумеется, только в плохих романах срабатывает примитивная схема: друг пришел на помощь — сразу все уладилось. Разумеется, Пушкин сам искал выхода, а Жуковский угадал его стремления...

Две силы, своя и дружеская, соединились.

Опять обратимся к черновым, интимным строкам «Вновь я посетил...».

Утрачена в бесплодных испытаньях
Была моя неопытная младость,
И бурные кипели в сердце чувства
И ненависть и грезы мести бледной.
Но здесь меня таинственным щитом
Святое провиденье осенило,
Поэзия, как ангел-утешитель,
Спасла меня, и я воскрес душой.

Выход из кризиса найден.

Поэзия — это новые стихи 1825 года, новые главы «Евгения Онегина» и прежде всего «Борис Годунов».

Наверное, потому Пушкин любил это свое сочинение больше всего, что оно помогло спастись, понять (как писал Пушкин летом 1825 года), что «духовные силы мои достигли полного развития, я могу творить».

Но разве Пушкин не знал — и год, и два, и пять лет назад, — что может творить? Разве не создал уже множество замечательных произведений?

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.