Предполагаем жить,
И, глядь, как раз умрем...

Поэт явно чувствует: что-то надломилось; обстоятельства сгущаются, новые сочинения, журнал «Современник» расходятся плохо, долги растут (в конце их будет 138 тысяч рублей). Насмешки, «мелочные обиды», ничтожные сами по себе, становятся зловещим признаком приближающегося кризиса...

И вот Пушкину 37 лет. Недавно умерла мать, отец в Москве, брат на Кавказе, любимая сестра в Польше; далеко разметаны по всему миру Пущин, Нащокин, Соболевский. Из ближайших друзей в Петербурге только Жуковский и Вяземский.

4 ноября 1836 года поэт получает анонимный пасквиль и тут же посылает вызов Дантесу.

Защита пятая, шестая...

После 1820-го, 1824-го, 1826-го, 1834-го — беда 1836-го... Роль Василия Андреевича в «примирении сторон» подробно изучена Щеголевым и другими пушкинистами. И опять раздавались голоса насчет сомнительности некоторых приемов Жуковского, будто бы в ряде случаев он словно одной меркой мерил Пушкина и его противников...

С этим трудно согласиться. Жуковский как мог, как умел старался расстроить поединок, избавить Пушкина от малейшей угрозы насильственной смерти. Ситуация была запутанной, тяжелой, у Жуковского получалось далеко не все; в конце концов, мы знаем, Пушкин начал от него таиться и, формально согласившись на примирение, отнюдь не простил врагам и оскорбителям.

Тем не менее Жуковский до конца оставался ближайшим, родным Пушкину человеком. Его отчаянные усилия в начале ноября остановили неминуемую, казалось бы, дуэль, но через короткий срок опасность снова увеличивается.

После анонимного пасквиля следующий важный эпизод — 21 ноября 1836 года.

К этому дню поэт приготовил страшный удар по своим противникам: собрался одновременно отправить убийственное, оскорбительное письмо Геккернам — и послание Бенкендорфу (а в сущности, царю), где излагал свои мотивы открыто, не таясь ни перед обществом, ни перед властью.

И снова обо всем узнает Жуковский (от Владимира Соллогуба, которого Пушкин познакомил со своим планом).

И снова Василий Андреевич кидается к царю, шефу жандармов, Пушкину — заклинает, уговаривает...

Поэт в конце концов писем не посылает. Его вызывает Николай и требует дать слово, что скандала не будет.

В шестой раз дорогой ценой Жуковский, можно сказать, встал между Пушкиным и его смертью. Однако его сил против разгоравшегося пушкинского гнева уже не хватало.

В январе 1837 года ситуацию взрывает какая-то «мелочь», еще одна едва заметная окружающим «мелочная обида», искра, попавшая в накаленную, близкую к взрыву атмосферу (казарменный каламбур Дантеса, с которым он обратился к Н. Н. Пушкиной на балу у Воронцовой-Дашковой или что-то иное).

В седьмой раз Жуковский не сумел кинуться грудью на защиту друга-поэта.

Судьбы свершился приговор...

И вот последний описанный Жуковским разговор двух друзей от колыбели до гроба, в день рождения Жуковского, в день смерти Пушкина, — 29 января 1837 года:

«Жизнь кончена!» — повторил он внятно и положительно. «Тяжело дышать, давит!» — были последние слова его. В эту минуту я не сводил с него глаз и заметил, что движение груди, доселе тихое, сделалось прерывистым. Оно скоро прекратилось. Я смотрел внимательно, ждал последнего вздоха; но я его не приметил. Тишина, его объявшая, казалась мне успокоением. Все над ним молчали. Минуты через две я спросил: «Что он?» — «Кончилось», — отвечал мне Даль. Так тихо, так таинственно удалилась душа его. Мы долго стояли над ним молча, не шевелясь, не смея нарушить великого таинства смерти, которое свершилось перед нами во всей умилительной святыне своей.

Когда все ушли, я сел перед ним и долго один смотрел ему в лицо. Никогда на этом лице я не видал ничего подобного тому, что было на нем в эту первую минуту смерти. Голова его несколько наклонилась; руки, в которых было за несколько минут какое-то судорожное движение, были спокойно протянуты, как будто упавшие для отдыха после тяжелого труда. Но что выражалось на его лице, я сказать словами не умею. Оно было для меня так ново и в то же время так знакомо! Это был не сон и не покой! Это не было выражение ума, столь прежде свойственное этому лицу; это не было также и выражение поэтическое! нет! какая-то глубокая, удивительная мысль на нем развивалась, что-то похожее на видение, на какое-то полное, глубокое, удовольствованное знание. Всматриваясь в него, мне все хотелось у него спросить: «Что видишь, друг?»

* * *

Так простился Василий Андреевич Жуковский с Александром Сергеевичем Пушкиным...

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.