Его стихов пленительная сладость
Пройдет веков завистливую даль:
И внемля им, вздохнет о славе младость,
Утешится безмолвная печаль
И резвая задумается радость.

Завистливая даль веков: кто научил так писать 19-летнего шалуна? И как же беззащитен такой гений...

Помощь первая

В 1820 году над юным поэтом за его вольные стихи, эпиграммы нависла угроза Соловков или Сибири. Петербургский генерал-губернатор Милорадович вызвал к себе, Пушкин смело записал десятки своих крамольных строк — Милорадович подобрел, обещал хлопотать, но опасность оставалась. Известно, что Пушкин даже пал духом: не хотел в ссылку, чувствовал, что не выдержит, погибнет.

У хорошего человека, однако, хорошие друзья. Главным заступником был Карамзин, но именно Жуковский явился «посредником» между ними, не давая покоя историографу, чтобы помог, спас...

Карамзин взял с Пушкина слово «два года ничего не писать против правительства» — и уже по одной этой подробности мы видим, что старшие отнюдь не обличали младшего: в последнем случае они, наверное, потребовали бы от Пушкина, чтобы он никогда не сердил власть; теперь же в нравоучениях, конечно, присутствует арзамасская насмешка: «Ну, уж если никак не можешь утихомириться, помолчи хоть два года, а потом как хочешь...»

И вместо смертельно опасной для нервного, впечатлительного Пушкина северной или восточной ссылки царь переводит его «по службе» на юг.

В рекомендации, сопровождавшей Пушкина в Кишинев, значились имена двух поручителей — Карамзина и Жуковского... В мае 1820 года Пушкин и Жуковский расстаются на семь лет.

Впрочем, в те небыстрые времена подобные разлуки для дружбы не помеха.

Помощь вторая

Второй раз — в конце 1824 года. Сосланный в Михайловское, поэт раздражен клеветой врагов и мнимых друзей. Через несколько месяцев после начала второй ссылки создает «Коварность». Вот как известный пушкинист Т. Г. Цявловская анализирует содержание этого стихотворения:

«Пушкин обвиняет своего «друга» в том, что он употреблял «святую власть дружбы» на «злобное гоненье», «затейливо язвил» «пугливое воображенье» поэта, находил «гордую забаву» «в его тоске, рыданьях, униженье», был «невидимым эхом презренной клеветы» о своем друге, иначе говоря, — поддерживал ее, «накинул ему цепь» и «сонного предал врагу со смехом»... Впрочем, поэт ничего не утверждает. Он еще оставляет и своему «другу», и самому себе надежду, что все это ошибка...

Оканчивается стихотворение убийственно:

«Ты осужден последним приговором».

О чем же здесь речь?

В «Коварности», полагает Цявловская, речь идет о «клевете, уже сыгравшей свою роль. Неясно, что имеет тут в виду Пушкин. Мы лишены возможности читать эти строки в черновике — этом кладезе драгоценностей, так часто помогающем понять намеки, выраженные в беловике более общо».

Ахматова же включает «Коварность» в определенный цикл пушкинских признаний.

В четвертой главе «Евгения Онегина» (1825):

...нет презренной клеветы...
которой бы ваш друг с улыбкой...
не повторил сто крат ошибкой...

В «19 октября» (1825):

Друзьям иным душой предался нежной.
Но горек был небратский их привет...

Проходят годы, в 1830 году в восьмой главе «Евгения Онегина» появляются «клеветники и трусы злые», которые героя «шпионом именуют».

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.