Нюрбинский рейс был не только самым длинным, но и самым ранним. На стоянку они пришли, когда было еще темно, установленный на высоком столбе прожектор выхватывал крутые, покрытые инеем бока самолетов, холодный осенний ветер раскачивал красные, привязанные к струбцинам матерчатые вымпела, и командиру корабля Торгашову стоянка напоминала стадо уснувших стоя телят. Самолет, на котором они должны были лететь, ничем не выделяясь из общего ряда, стоял на отшибе, и они, пожалуй, не обратили бы на него внимания, если бы он не выдал себя темными глазницами расчехленных, готовых к работе двигателей.

Поеживаясь от холода, Торгашов поднялся по трапу в самолет. Внутри было темно, и он прошел бы в пилотскую кабину, не заметив ее, но она, услышав шаги, точно застигнутая врасплох копалуха, вскочила с сиденья, опрокидывая спинки кресел, вылетела в проход. В это время бортмеханик Александр Грабок включил в салоне верхний свет, и Торгашов увидел перед собой испуганную девчонку, торопливыми движениями она пыталась укротить торчащие в разные стороны волосы.

Ему показалось, что это одна из тех несчастных пассажирок, которые не могут улететь с переполненного аэропорта на север и, отчаявшись, решаются на крайний шаг, всеми правдами и неправдами пробираются к самолету и просятся у экипажа. Как правило, их отправляют обратно — кому хочется иметь неприятности? Но Торгашов знал, вот уже неделю север был закрыт непогодой, на вокзале скопились сотни пассажиров, и он, вспомнив свою дочь-девятиклассницу, решил: попросится — возьмет, уж больно жалко было смотреть на нее.

Но девчонка вела себя странно. Наконец-то справившись со своими волосами, она, точно ожидая от него какой-то команды, замерла. Торгашов заметил: первоначальный испуг прошел, на него смотрели преданные, готовые выполнить любую просьбу или приказание глаза. Он хотел спросить, где бортпроводница, но вдруг понял — это она и есть. Не до конца доверяя своей догадке, еще раз осмотрел девушку.

На ней был широкий, явно с чужого плеча, но под форму синий пиджак и такого же цвета длинная, ниже коленей, юбка. Слева на груди сиротливо висел комсомольский значок. Несмотря на свой взрослый костюм, выглядела она школьницей, и даже белая с пышным жабо кофточка не спасала положения.

— Почту привезли? — пряча улыбку, спросил Торгашов, хотя знал — не привезли, спросил, чтобы избавить себя и ее от неловкой паузы; позже многое забудется, но эта первая минута запомнится надолго.

— Чего-то не везут, — жалобным голоском пропищала она и глянула в темные окна. — Я уже несколько раз звонила.

— Пора бы, — смущенно откашлялся он и поглядел на часы. — Через тридцать минут вылет. Как тебя зовут?

— Орешкина, — приподнявшись на носки, быстро ответила бортпроводница и, видимо, посчитав, что этого мало, солидно добавила: — Анна Николаевна.

— Ну вот что, Анна Николаевна, — изо всех сил пытаясь задавить в себе смех, нарочито деловым голосом проговорил Торгашов, — привезут пассажиров, сразу больше трех в самолет не впускай. Самолет может сесть на хвост. И вообще ты с ними построже.

— Будет исполнено, товарищ командир, — притопнув туфельками, по-военному отчеканила бортпроводница. — Я все знаю, меня Александр Никитич предупредил.

— Вот и хорошо, — не сразу сообразив, что вот так, по полной форме, зовут его бортмеханика, ответил Торгашов и боком, стараясь не задеть Орешкину, прошел в пилотскую кабину.

У Александра Никитича Грабка было плохое настроение. Что-то бурча себе под нос, он с ожесточением тер запасным чехлом отпотевшие стекла, полные щеки тряслись от злости.

— Смотри не выскочи наружу, — сказал Торгашов и поставил чемоданчик под сиденье радиста.

Грабок прекратил работу. Скомкав чехол, он сунул его в карман. Почти сложившись пополам, уселся на кресло второго пилота, что-то поискал на лице командира, тяжело вздохнул и убитым голосом спросил:

— Видел?

Не дождавшись ответа, швыркнул носом и голосом обманутого в лучших чувствах собственника воскликнул:

— Что там, в отделе кадров, слепые сидят? Кого только берут! Да ею только пассажиров пугать. Чудо в перьях!

Со своей стороны, и Торгашову было небезразлично, какая бортпроводница летит с ними. Рейс дальний, северный, с эстафетой. Посадки в промежуточных аэропортах, выгрузить и загрузить почту, посадить пассажиров словом, работы хватает. На такие рейсы не стюардесса нужна — огонь. Тогда все идет своим чередом, экипажу меньше забот, да и пассажиры знают свое место, во время полета ведут себя нормально; не курят, не пьют втихаря водку, все довольны, после рейса в журнале замечаний одни благодарности. И совсем плохо, когда попадется зануда, тогда полет в наказание, начнет дергать пассажиров: то нельзя, другое нельзя; не работа — одни жалобы.

Но Грабок страдал совсем по другому поводу. Был он еще не женат и на каждую бортпроводницу смотрел как на потенциальную невесту. Чуть увидит новенькую, тотчас же на голове из-под аэрофлотской фуражки высовывается петушиный гребень. Она еще в самолет не вошла, а Грабок уже начинает отряхиваться, охорашиваться, не успеешь глазом моргнуть, он вокруг нее кругами. У каждого человека в этом деле своя метода. Не в силах выдержать конкуренцию бойкого на язык второго пилота Димы Огурцова, Грабок предпочитает действовать в одиночку. Во время полета выйдет в салон, вроде бы осмотреть двигатели. Пассажиры обычно спят, в эти часы для бортпроводницы работы немного. На больших самолетах, там хоть воду разносят или кормят курицей, на северных же рейсах от взлета до посадки — пауза, хошь читай, хошь носки вяжи. Вот тут-то Грабок и предлагал свою культурную программу, которая, как правило, особым разнообразием не отличалась, но действовала безотказно и при хорошем раскладе могла завести ой как далеко. Он пристраивался к скучающей девушке, доставал из кармана кроссворд и просил оказать помощь. Все безобидно, пристойно. Польщенная бортпроводница начинала напрягать свою память — один ум хорошо, а два лучше. Как бы невзначай Грабок поведывал ей о своем одиноком положении. Тут уж сам бог велел проявить сочувствие или помощь, все зависело от ситуации, тем более шанс помочь есть почти у каждой. И если дело двигалось дальше кроссворда, появлялась перспектива, то бортмеханик преображался буквально на глазах. После посадки эта под два метра ростом, шестипудовая махина кузнечиком прыгала вокруг самолета, ставила колодки, заглушки. Экипажу ничего объяснять не надо, понимали — дело на мази. Огурцов, если девушка в его вкусе, нет бы помочь товарищу, совал палки в колеса, но делал это не корысти ради, а из-за спортивного интереса. Но Грабок, как бы подтверждая серьезность своих намерений, заявлял:

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.