Еще раз я увидел профессора в больнице через несколько дней. Он прошел мимо меня к тяжелобольному – на станции Злобино ночью давнуло сцепщика, и он лежал весь в бинтах у окна, слабо постанывая. Профессор шел так стремительно, что отдувало полы незастегнутого халата, и пока считал пульс больного, нашел меня глазами: – Как дела, герой? Няня, понарошку поправляя подушку, шепнула мне:

– Поклонись, поклонись!..

– Спасибо вам, – тихо сказал я и, отложив книгу, наклонил голову.

– Не на чем! – ответил профессор и чуть заметно, почему-то грустно улыбнувшись, добавил: – Подрался б с хулиганами, они б давнули тебя за пикульку – и так же бы проплевался. Кстати, Алексей Алексеевич, не забудьте сделать больному прижигание.

«Еще прижигание какое-то! Тут и так глотку больно!» – загоревал я. Думалось, что раз прижигать, значит, огнем. Алексей Алексеевич сказал, что физкабинет не работает и прижигание возможно сделать не ранее как через неделю. «А я за это время, хотя и неохота на станцию, выпишусь».

Мне нравилось в больнице, опрятной не только снаружи, но и внутри – отличительная, кстати, черта всех почти наших железнодорожных больниц – опрятность, уважительность, добросовестная профессиональность сохранились и до наших дней, чего не скажешь о других ведомственных больницах, в особенности о районных и областных, и я наслаждался невольным отдыхом. К полному моему удовольствию, попалась мне книга под названием «Фома-ягненок». Я упивался ею. Фома – знаменитый пират, до того свирепый и кровожадный, что вместо черепа и костей на черном знамени флотилии – а у него и флот, и острова, и города, и владения свои были – нарисован беленький невинный ягненочек. И стоило кому завидеть на море-океане корабль с ягненком на знамени, как тут же капитан приказывал опускать паруса, выкатывал бочки с золотом и ромом, приказывал женщинам снимать с себя драгоценности и все прочее – на всякий случай. Фома с женщинами липших разговоров не разговаривал, и, когда ему в сражении перебили позвоночник, он заставлял соратников своих прикончить их в его присутствии, саблей вспарывая им животы...

Конец Фомы был печальным: заманили пиратов в бухту хитрые англичане, а в бухте крепость принадлежала Фоме, да не знал он, что крепость ночью захвачена британцами, и попер сдуру за бригом. Полна утроба корабля драгоценностями и ромом, на палубе красивые барышни мечутся – вперся Фома в бухту, тут его как начали пластать береговые батареи, щиты на бриге сбросили, а под ними вместо драгоценностей пушки, барышни – переодетые матросы. Пираты в бега, но из-за мыса выплыли военные корабли...

Вздернули Фому на самой высокой рее, славных его сподвижников развесили, как воблу, на мачтах пониже, и с этаким украшением в Темзу вошел английский корабль. Шапки вверх! Правь, Британия!

А мне Фому жалко. И жрать хочется, как морскому пирату. Карточки мои прикреплены к станционному магазину, хлеб по ним я могу получить только в Базаихе. Здесь мне дали три картофельные оладушки, какой-то суп-рататуй, и я, несмотря на боль в горле, заглотил всю эту пищу, аж слезы из глаз выдавило. Было у меня маленько деньжонок в гимнастерке, купила мне няня банку варенца, погрела в печке, и я его выпил, но не проняло меня, сильнее жрать захотелось. И тут нашла меня Августа – написали ей со станции, что я в тяжелом состоянии отправлен в больницу. В деревне подумали, что я попал под колеса. Увидев ноги-руки мои на месте, тетка расплакалась, узелок развязала. В узелке кастрюля, в кастрюле суп из костей от ветчины – отоварили вместо мяса на сплавщицком лесоучастке, где Августа вкалывала и откуда обыденкой, между сменами побежала ко мне.

Ни удивиться, ни умилиться ее поступком и тому, что со станции написали, я не успел. Заслышав запах мясного бульона, скорее схватил ложку, попробовал хлебнуть его, теплый, запашистый, но ложкой получалось медленно, я взял кастрюлю за дужки и, не отрываясь, выпил похлебку.

Августа, пока я пил, смотрела на меня, и частили слезы из ее глаз.

– Во-от! – выдохнул я. – Теперь живу! – В узелке еще были лепешки из неободранного овса, я их завернул обратно – горло будут царапать.

– А говоришь-то ниче, нормально, – сказала Августа, вытирая глаза концом платка.

– Так ведь чего ж...

– Может, тебя отпустят на денек после больницы?

– Едва ли. Сегодня сцепщика привезли со Злобина. Без выходных работают, через двенадцать часов.

– Х-хосподи! А мы-то, в лесу-то – бабье одно... Наши-то, овсянские-то, хоть сызмальства в тайге – привычные, а вакуированные шибко мерзнут и увечатся...

– Бабушка как? Девчонки?

– С имя и водится баушка. Ягоденок набрали дивно. Картошек накопали. Может, перезимуем. Мы-то че, мы вместе. Ты – один. Помер бы... И не узнаш, где похоронетый... – У тетки опять задрожал голос, закапали слезы.

– Ладно, живы будем – не помрем!

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• …
• 11
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.