Твардовский. Ну, точно как Союз писателей!

Воронков. ...это желание отпало. А тут вот появилось второе письмо. Оно ультимативно, оскорбительно, недостойно нашей писательской общественности. <...> Но меня сейчас больше всего интересует гражданское лицо Солженицына: почему он не реагирует на гнусную, буржуазную пропаганду? И почему так обращается с нами?

Мусрепов. И у меня вопрос: как это он пишет в письме: более высоко стоящие товарищи выражают сожаление, что я не умер в лагере? Какое право он имеет так писать? <...>

Солженицын. Да то ли еще обо мне говорили? Лицо, занимающее очень высокое положение и сегодня, заявило публично, что сожалеет: не он был в составе той тройки, которая выносила мне приговор в 1945 году, он бы тогда же приговорил меня к расстрелу... Здесь мое второе письмо истолковывают как ультиматум: или печатайте повесть, или ее на Западе напечатают. Но этот ультиматум не я ставлю секретариату, а вам и мне вместе ультиматум этот ставит жизнь. Я пишу, что меня беспокоит распространение повести в сотнях — эта цифра на глазок, я ее не подсчитывал, — в сотнях машинописных экземпляров. <...> Первую часть повести еще год назад перечитала московская секция прозы,- удивляюсь, почему тут т. Воронков сказал — не знали, где достать, запрашивали КГБ. <...> Я не меньше могу удивляться, как мог секретариат нисколько не реагировать на мое письмо съезду — еще прежде Запада? И не реагировать на всю ту клевету, которой меня окружили. <...> Давно известно, что клевета неистощима, изобретательна, быстра в росте, но когда столкнешься с клеветой сам, да еще с невиданной новой формой ее — клеветою с трибуны, то диву даешься. Беспрепятственно провернулся круг лжи о том, что я был в плену и сотрудничал с немцами. Но этого уже кажется мало! Этим летом в сети политпросвещения, например в Болшево, агитаторам было продиктовано, что я бежал в Арабскую республику и сменил подданство. Ведь это же все записывается в блокноты и разносится дальше с коэффициентом сто. И это рядом со столицей! Есть и другой вариант. В Соликамске <...> майор Шестаков объявил, что я бежал по туристской путевке в Англию. <...> Другой раз он же объявил: Солженицыну официально запрещено писать! Ну, тут он хоть близок к истине.

Еще так обо мне заявляют с трибун: «Его освободили досрочно, а зря». Зря или не зря освободили, это мы можем видеть из судебного решения военной коллегии Верховного суда по реабилитации, оно предложено секретариату...

Твардовский. И там боевая характеристика офицера Солженицына.

Солженицын. А вот «досрочно» — это очень смачно употреблено! Сверх восьмилетнего приговора я просидел месяц в пересыльных тюрьмах, да такую мелочь у нас и упоминать стыдно, затем без приговора получил вечную ссылку, с этой вечной обреченностью просидел три года в ссылке, только благодаря XX съезду освобожден — и это называется досрочно! Как это словечко выражает удобное мировосприятие 1949 — 1953 годов: если не умер у лагерной помойки, если хоть на коленях из лагеря выполз — значит, освобожден «досрочно»... Ведь срок — вечность, и что раньше — то все досрочно.

Бывший министр Семичастный, любивший выступать по вопросам литературы, не раз уделял внимание и мне. Одно из его удивительных, уже комичных обвинений, было такое: «Солженицын материально поддерживает капиталистический мир тем, что не берет гонорара» какого-то за вышедшую где-то книгу, очевидно «Ивана Денисовича», другой нет. <...> Ведь это уже комедийная путаница: кто берет гонорары с Запада — тот продался капиталистам, кто не берет — тот их материально поддерживает. <...> Семичастный уже не министр, но идея его не угасла: лекторы Всесоюзного общества по распространению научных знаний понесли ее дальше. Например, ее повторил 16 июля этого года лектор А. А. Фрейфельд в свердловском цирке. Сидели две тысячи человек и только удивлялись: какой же ловкач этот Солженицын! — умудрился, не выходя из Советского Союза, не имея в кармане вообще ни копейки, материально укрепить мировой капитализм. (Действительно, история для цирка.) <...>

Салынский. Я буду говорить о «Раковом корпусе». Я считаю, что эту вещь необходимо печатать — это яркая и сильная вещь. <...>Теперь о нравственном социализме. По-моему, здесь ничего страшного. Если бы Солженицын проповедовал безнравственный социализм — это было бы ужасно. (Далее призывает секретариат решительно выступить с опровержением клеветы против Солженицына.) <...>

Федин. Нет, это неверно. Секретариат не должен ничего печатать и опровергать. Неужели мы в чем-то "виноваты? Неужели вы, Александр Трифонович, считаете себя виновным?

Твардовский (быстро, выразительно). Я?? — нет.

Федин. Не нужно искать искусственного повода для выступления. <...> Другое дело, если Солженицын сам найдет повод развязать возникшую ситуацию. Тут должно быть, публичное выступление самого Солженицына. Но вы подумайте, Александр Исаевич, в интересах чего мы станем печатать ваши протесты? Вы должны прежде всего протестовать против грязного использования вашего имени нашими врагами на Западе. <...>

(Одобрение среди членов секретариата)

Корнейчук. <...> Отдаете ли вы себе отчет: идет колоссальная мировая битва и в очень тяжелых условиях. Мы не можем быть в стороне. Своим творчеством мы защищаем свое правительство, свою партию, свой народ. Вы тут иронически высказались о заграничных поездках как о приятных прогулках, а мы ездим за границу вести борьбу. Мы возвращаемся оттуда измотанные, изнуренные, но с сознанием исполненного долга. <...> Ваши выступления — только прокурорские. «Пир победителей» — это злобно, грязно, оскорбительно! И эта гадкая вещь распространяется, народ ее читает! Вы сидели когда там? Не в 37-м году! А в 37-м нам приходилось переживать!! — но ничто не остановило нас! Правильно сказал вам Константин Александрович: вы должны выступить публично и ударить по западной пропаганде. Идите в бой против врагов нашей страны! Вы понимаете, что в мире существует термоядерное оружие, и, несмотря на все наши усилия, Соединенные Штаты могут его применить? Как же нам, советским писателям, не быть солдатами?

Солженицын. Я повторно заявляю, что обсуждение «Пира победителей» является недобросовестным, и настаиваю, чтобы это было исключено из рассмотрения!

Сурков. На чужой роток не накинешь платок!

Кожевников. Большой промежуток времени от письма Солженицына до сегодняшнего обсуждения свидетельствует как раз о серьезности отношения секретариата к письму. Если бы обсуждали его тогда, по горячим следам, мы бы отнеслись острей и менее продуманно. Мы решили сами убедиться, что это за антисоветские рукописи. Я потратил много времени на их чтение. <...> Для меня отказ Солженицына от «Пира победителей» еще не совпал с моим восприятием этой пьесы. <...>

Солженицын. Несмотря на мои объяснения и возражения, несмотря на полную бессмыслицу обсуждать произведение, написанное 20 лет назад, в другую эпоху, в несравнимой обстановке и другим человеком, к тому же никогда не опубликованное, никем не читанное и выкраденное из ящика, — часть ораторов сосредотачивается именно на этом произведении. Это гораздо бессмысленнее, чем, например, на 1-м съезде писателей поносить бы Максима Горького за «Несвоевременные мысли». <...>

Сурков. Я тоже читал «Пир победителей». Ее настроение: «Да будьте вы все прокляты!» И в «Раковом корпусе» продолжает звучать то же. <...> Если «Раковый корпус» будет напечатан, эта вещь' может быть поднята против нас и будет посильней мемуаров Светланы. <...> Произведения Солженицына для нас опасней Пастернака: Пастернак был человек, оторванный от жизни, а Солженицын — с живым, боевым, идейным темпераментом, это — идейный человек. Мы — первая революция в истории человечества, не сменившая ни лозунгов, ни знамен! «Нравственный социализм» — это довольно обывательский социализм, старый, примитивный, и (в сторону Салынского) не знаю, как можно в этом не разобраться, что-то тут найти.

Салынский. Да я его и не защищаю вовсе. <...>

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.