Окончание. Начало в № 22.
Перед нынешним боем прежние все разве что военными учениями и могли показаться. Хоть и с пристрелкой на будущее, а палили там все больше холостыми; главные же силы за «маневрами» поглядывали из укрытия, себя не обнаруживая. Да и так оно вышло, что когда 17 ноября 66-го на бюро секции прозы обсуждался «Раковый корпус», союзников перевес выходил обильный, хотя и странным к тому времени мог показаться расклад: после хрущевской «оттепели» заметно похолодало и пал уже, — дела не доделав, — главный благодетель, а все как бы оставался Солженицын под охранительным начальственным крылом. Не последним и то было, что в памятных еще днях сам Суслов (вместе с прежним шефом не павший) сухонькой ладошкой при всей честной компании изволил руку пожимать автору «Ивана Денисовича». На такие штуки глазок холуйский приметлив, так что и выходил тогда Солженицын главным кусателям не по зубам — час не пришел. А тут время к нему и повернуло.
Хотя календарных страничек не так много отлистнулось, а уже отвечать надо было и на письмо съезду, и на послание Г. Владимова, да и на последнее солженицынское — от 12 сентября 67-го — отмолчаться никак уже было нельзя... Пришел час спускать с цепи главные силы. Только не маневрами тут Пахло, а готовилась кампания.
Союзник и сам боец испытанный, сквозь какие уж лихие годы с боями продиравшийся, больше Солженицына чуял это Твардовский.
«Он-то знал, как вытягивают жилы на этих заседаниях, как ставят подножки, колют в задницу, кусают в пятку».
Зная же это, призвал Твардовский Лакшина.
«...и с ним вместе готовился меня уговорить и настроить, чтоб я был сдержан там, чтоб не выскакивал, не сшибался репликами, не взрывался от гнева — ведь заклюют, ведь тогда я пропал, они же все опытные петухи». <...>
«Открою вам тайну, — сказал я им. — Я никогда не выйду из себя, это просто невозможно, в этом же лагерная школа». <...>
«Готовиться к этой первой (но тридцать лет я к ней шел!) схватке мне, собственно, не было трудно: и потому, что очень уж отчетливо я представлял свою точку зрения на все, что только могло шевельнуться под их теменами; и потому, что на самом деле предстоящий секретариат не был для меня решилищем судьбы моей повести: пропустят ли они «Раковый корпус» или не пропустят — они все равно проиграли. Равно не нужен мне был этот секретариат и как аудитория: бесполезно было пытаться воистину их переубедить. Всего только и нужно было мне: прийти к врагам лицом к лицу, проявить непреклонность и составить протокол. <...> Я заготовил чистые листы, пронумеровал их, поля отчертил — ив назначенные 13.00 22 сентября вошел в тот самый полузал с кариатидами. А у них был густой, надышанный и накуренный воздух, дневное электричество, опорожненные чайные стаканы и пепел, насыпанный на полировку стола, — они уже два часа до меня заседали».
Полную стенограмму этого заседания, будем надеяться, издадут, ибо история отечественной литературы лишится без нее многих поистине судьбоносных своих страниц. Мы же даем — в коротких извлечениях — «ИЗЛОЖЕНИЕ ЗАСЕДАНИЯ СЕКРЕТАРИАТА СОЮЗА ПИСАТЕЛЕЙ СССР 22 сентября 1967 года».
Федин. <...> В сложном вопросе о печатании вещей Солженицына что происходит? Его таланта никто из нас не отрицает. Перекашивает его тон в непозволительную сторону. Читая письмо, ощущаешь его как оплеуху —
мы будто негодники, а не представители творческой интеллигенции. В конце концов своими требованиями он сам тормозит рассмотрение вопроса. <...> мы должны будем сегодня говорить и о произведениях Солженицына, но мне кажется, что мало говорить в общем по письмам.
Солженицын просит разрешения сказать несколько слов о предмете обсуждения. Читает письменное заявление:
«Мне стало известно, что для суждения о повести «Раковый корпус» секретарям правления предложено было читать пьесу «Пир победителей», от которой я давно отказался сам, лет десять даже не перечитывал, уничтожил все экземпляры, кроме захваченного, а теперь размноженного. Я уже не раз объяснял, что пьеса эта написана не членом Союза писателей Солженицыным, а бесфамильным арестантом Щ-232 в те далекие годы, когда арестованным по политической статье не было возврата на свободу, и никто из общественности, -в том числе и писательской, ни словом, ни делом не выступил против репрессий даже целых народов. Я так же мало отвечаю сейчас за эту-пьесу, как и многие литераторы не хотели бы повторить сейчас иных речей и книг, написанных в 1949 году. Пьеса эта не имеет никакого отношения к моему сегодняшнему творчеству. <...> Кроме того, недостойно писательской этики — обсуждать произведение, вырванное из частной квартиры таким способом». <...>
Корнейчук. У меня вопрос к Солженицыну. Как он относится к той разнузданной буржуазной пропаганде, которая была поднята вокруг его письма? Почему он от нее не отмежуется? Почему спокойно терпит? Почему его письмо западное радио начало передавать еще до съезда? <...>
Солженицын. Хорошо, я отвечу на эти вопросы. Это неверно, что письмо стали передавать по западному радио до съезда: его стали передавать уже после закрытия съезда, и то не сразу. (Далее буквально): «Здесь употребляют слово «заграница» и с большим значением, с большой выразительностью, как какую-то важную инстанцию, чьим мнением очень дорожат. Может быть, это и понятно тем, кто много творческого времени проводит в заграничных поездках и наводняет нашу литературу летучими заметками о загранице. Но мне это странно. Я не понимаю, как можно так чувствительно считаться с заграницей, а не со своей страной,
с ее живым общественным мнением. Под моими подошвами всю мою жизнь — земля отечества, только ее боль я слышу, только о ней пишу. <...>
Вопрос: Отвергнута ли редакцией «Нового мира» повесть «Раковый корпус» или принята?
Абдумомунов. Какое разрешение требуется «Новому миру» на печатание повести и от кого?
Твардовский. Вообще решение печатать или не печатать ту или иную вещь — в компетенции редакции. Но в данной ситуации, сложившейся вокруг имени автора, решать должен секретариат Союза.
Воронков. <...> После письма Солженицына съезду у товарищей из секретариата было желание встретиться, ответить на вопросы — поговорить и помочь. Но после того как письмо появилось в грязной буржуазной прессе, а Солженицын никак не реагирует...
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.