— Давай-давай, пошевеливайся...
— Или с тобой по-другому поговорить, раз ты человеческого языка не понимаешь?
А она только молча отталкивала тянувшиеся к ней руки... И лицо... У нее было лицо смертельно испуганного ребенка которому хочется кричать от страха, а кричать он боится, потому что чувствует, что этим он только еще сильнее озлобит своих обидчиков. И он молчит... Молчит, хотя ему страшно, как никогда в жизни...
— Ох, навешают они ей сейчас. — Виталик совсем навалился на меня. — Бабы же сейчас лютые пошли, отделают — будь здоров.
О том, что девчонки сейчас дерутся, я знал не хуже него. В старой школе они устраивали дуэли чуть ли не регулярно. Такое повальное увлечение было, модное, престижное развлечение. Могли просто собраться втроем-вчетвером и отделать одну — не то сказала, не так посмотрела. Да и в этой школе драки между ними случались. Но к десятому они вроде бы этой заразой уже переболели, посолиднели. И вот на тебе, вспомнили былое...
Я пропустил момент, когда с лицом Третьяковой что-то произошло. Оно вдруг стало другим. Не лицом затравленного ребенка. Она вдруг сама улыбнулась, зло, с вызовом. Она теперь смотрела на девок словно бы даже с интересом. Ей словно было любопытно смотреть на них, любопытно и смешно. И совсем не страшно. А они вдруг прижухли...
— Брэк! Брэк!.. — завопил за моей спиной Виталик. — Девицы, каждая шаг назад! По правилам! Гонг!.. Большой палец вверх! — радостно гоготал он.
Его кулак с оттопыренным пальцем прыгал перед моим лицом.
Я еще успел подумать: смотри ты, еще помнит что-то из истории Древнего Рима. Палец вверх — жест зрителей, милующих побежденного гладиатора за хорошо проведенный бой. Жест, дарующий жизнь...
Только тут они все и заметили нас. Третьякова вздрогнула, лицо ее исказилось. Она снова была до смерти, до потери голоса испуганным ребенком. Она сжалась, словно мы собирались броситься на помощь ее противницам и обрушить на нее свои кулаки.
А Виталик уже с улыбкой и смехом оттаскивал от нее девчонок.
— Ладно, живи, — махнула рукой Ванеева. — Только на глаза мне слишком часто не попадайся.
А Виталик все подталкивал их в спины, словно сгребал в кучу, не давая обернуться, припевал безмятежно:
— В пляс, девицы, в пляс!..
Я прошел мимо Третьяковой следом за ними.
Потолкавшись с полчаса в темноте и духоте, я снова выбрался в коридор. Катя куда-то задевалась, а я все хотел ее найти, больше ни к кому не тянуло.
В коридоре ее тоже не было. Кто-то сидел недалеко от раздевалки на гимнастической низкой скамейке, втиснувшись в стену. Разобрать было невозможно. Я подумал, что, может, это Катя уединилась ото всех, на нее это похоже, и двинул туда.
Это была Третьякова.
Она сидела, неудобно высоко задрав колени, положив на них голову. Кажется, она тихо раскачивалась из стороны в сторону — так укачивают боль в зашибленной руке. Одна.
Скамейка была длинная, а она сидела с самого края.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
21 марта 1839 родился Модест Петрович Мусоргский