Пожалуй, я был подготовлен к искусству с самых ранних лет. А все началось в те дни, когда в Вязьму приехали московские артисты. Они сняли в аренду здание «Благородного собрания; (так называлось у нас помещение с большим залом для танцев 1 небольшой сценой). Стульев в зале не было. Актеры ходили по городу, по квартирам и просили дать им на несколько вечеров стулья. Пришли и к нам. Отец отдал стулья, но с условием, чтобы на концерт провели двух детей – меня и брата, который уже учился в гимназии.

И вот мы сидим в зале «Благородного собрания» в первом ряду.

Помню, кто-то играл на скрипке. Пели – сначала мужчина, потом женщина. Но вот вышел артист и стал читать стихотворение «Бурлак» Ивана Саввича Никитина. Артист будто вкладывал в мою душу каждое слово каждую фразу... И я все больше проникался сочувствием к человеку, которого умерли жена, потом сын маленький мальчик; он умел уже по складам читать, а вот заболел и умер. Остался этот «дядя» совсем один, а ту: еще в поле ничего не уродилось, голод и лошадь погибла. В деревне над ним все смеялись – дескать, лентяй! И он ушел в бурлаки на Волгу.

Стихотворение так взволновало меня, что я расплакался. Старший брат Анатолий, толкая меня локтем в бок тихо говорил: – Не реви, люди смотрят! Но удержаться от слез я не мог Когда чтение закончилось, я, весь зареванный, пробрался за кулисы, откуда нас перед концертом провели в зрительный зал, вышел через какую-то дверь на улицу и помчался домой Не удивляйтесь, что ребенок шести с небольшим лет мог один отправиться в далекий путь по вечернему городу. В семье у нас было восемь детей, и особого внимания никому не уделяли.. Дома я тотчас же принялся рыться в книжных полках старших сестер – искал стихотворение Никитина. Нашел. Книга была без переплета. Ночью дождавшись, когда все уснули, я тихонько зажег керосиновую лампу, убавил огонь и начал по складам разбирать эти удивительные строки. Я читал и сразу же все запоминал. Утром я знал это стихотворение наизусть. С тез пор прошло семьдесят с лишним лет, г я и сейчас помню его от первой до последней строки, люблю его, как можно любить что-то очень близкое, сердечное...

Учился я в вяземской гимназии до шестого класса, а за два года до окончания случилась большая беда – в 1912-м умерли отец, мать и две сестры. Мать – от чахотки, отец – от разрыва сердца, младшую сестру из ревности убил в Москве, в Охотничьем клубе, наш двоюродный брат, а старшая сестра умерла, не выдержав этих трех смертей. Младшие сестры, я и брат остались на иждивении тетки. Содержать нас было трудно, и тетушка решила отправить меня в Петербург к своему брату, который в то время был директором типолитографии Шварца.

Я уехал в Петербург и поступил в литографию учеником-литографом. Жалованья я получал 8 рублей в месяц и должен был убирать мастерскую. готовить мастерам чай, растирать тушь на глубоком блюдце и разливать ее в «тушевки» – маленькие фарфоровые баночки. Мастер-литограф (тушист) окунал в тушь стальное перо и наносил на гладко отшлифованный литографский камень рисунок штрихами и точками.

В это же время я параллельно занимался в школе барона Штиглица по классу рисунка. Окончив ее в 1915 году, я получил звание мастера-литографа. Вскоре я переехал в Москву и стал работать в литографии Машистова. Жалованье мне платили довольно большое – 20 рублей в месяц.

Когда я работал в литографии, мастера, бывало, в обеденный перерыв, поев на скорую руку то, что я покупал по их заказу в лавке, просили:

– Ну, Коля, почитай что-нибудь!

И я читал стихи и короткие рассказы из журнала «Сатирикон».

Не знаю, как сложилась бы моя жизнь, не уверен, что я вообще смог бы стать артистом, если бы не Великая Октябрьская социалистическая революция.

20 декабря 1917 года постановлением Совета Народных Комиссаров была создана Всероссийская коллегия по формированию и организации Красной Армии, а затем были организованы местные военные комиссариаты.

Меня, как человека грамотного, направили в военкомат Пресненского района и назначили делопроизводителем по строевой части в мобилизационный отдел. Работы оказалось по горло, домой уходили глубокой ночью.

В военкомате вместе со мной служил молодой человек по имени Василий Новиков. Он занимался в небольшой драматической студии, которой руководил Михаил Александрович Чехов – артист Художественного театра и 1-й студии МХТ.

Однажды вечером я пришел по адресу, который мне указал Василий Новиков. Это была частная квартира. Своего помещения студия не имела, и поэтому студенты собирались в разных местах, на разных квартирах.

Позже Новиков напомнил мне, в каком виде я пришел первый раз в студию – в солдатской шинели, в вязаной женской кофте серого цвета... На голове – кепка, похожая на солдатскую фуражку...

В студию меня приняли, но предупредили, что я должен буду еще показаться самому Михаилу Александровичу Чехову и что последнее слово за ним. И вот Чехов пришел на занятия, меня представили ему и сказали, что я очень хотел бы заниматься в студии. Михаил Александрович долго расспрашивал меня, кто я, кто мои родители, а потом предложил сыграть какой-нибудь этюд. Я сказал, что не знаю, как это делать, и, кроме того, боюсь. Чехов терпеливо объяснил, что от меня никакого «представления» не требуется, нужно только немного фантазии, и сразу предложил сесть на стул и изобразить «раскаленный уголек в печке». Я долго сидел молча. Кругом была гробовая тишина. Все ждали, что я придумаю. Чехов смотрел на меня своими наивными светлыми глазами, перекладывая одну ногу на другую. Вася Новиков нервно покашливал. А мне решительно ничего не приходило в голову. Но вдруг меня «осенило». Я согнулся, опустил голову, руки повисли у меня чуть ли не до пола, и я громко произнес: «Ш-ш-ш...» Чехов спросил:

— Что это значит?

— Это раскаленный уголек залили водой.

Чехов рассмеялся и зааплодировал.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.