Я решил ничего не говорить ему об остальных, потому что видел, как взволновал его мой рассказ об одной Розапинде. Но про себя я подумал, что нужно заставить всех пообещать мне то, что я сам пообещал дяде Акселю.
Дядя еще раз крепко сжал мою руку, и я постарался ответить ему таким же крепким рукопожатием в знак того, что никогда не нарушу своего слова.
В тот же вечер я рассказал Розапинде и всем остальным о нашем разговоре с дядей Акселем. Мне показалось, что тревога, которую этот разговор вызвал у меня, уже коснулась всех остальных. Быть может, кто-то из нас уже ловил на себе настороженно-удивленные взгляды, чувствовал какое-топодозрение, и это заставляло нас инстинктивно скрывать нашу способность обмениваться мыслями. До моего разговора с дядей Акселем мы никогда об этом не говорили, просто каждый сам по себе подсознательно делал то, что считал нужным, и принятые нами меры никак не носили характер сговора. Теперь же настойчивость Акселя усилила смутное чувство страха. Это чувство еще не обрело для нас какие-то конкретные очертания (мы не отдавали себе ясного отчета, чего и почему нужно бояться), но оно стало более острым, более осязаемым, что ли, и когда я пытался передать остальным ту серьезную настойчивость, с которой Аксель добивался от меня обещания держать все в секрете, я не только не встретил в них недоумения или отпора, но, наоборот, все они восприняли это с готовностью и немедленно согласились со мной. Все охотно дали обещание хранить тайну, и у всех у нас было такое чувство, словно мы сбросили с себя какую-то давящую ношу. Вот это и был наш первый сговор.
Впервые мы вместе приняли определенное решение, и это, пожалуй, было первое звено в цепи событий, отделивших нас от других людей. Обозначилась грань между нами и ими, хотя тогда мы, конечно, не понимали, да и не могли понимать, насколько серьезен был этот самый первый шаг...
Это событие, касавшееся только нас, совпало с другим – вооруженным набегом из Джунглей.
Как всегда в таких случаях, организованного плана сопротивления не было. Селение наше было разбито на участки, и все взрослые мужчины по тревоге должны были собираться на своих участках и уже на месте решать, как дать отпор банде. С небольшими бандами обычно справлялись легко, но, когда люди Джунглей находили вожаков, способных организовать большую банду, нам приходилось туго. Банды легко сминали небольшие отряды нашей милиции на границах и, не встречая серьезного сопротивления, вторгались в наши земли миль на двадцать – двадцать пять вглубь.
Но на этот раз наши люди не были застигнуты врасплох, да и вооружены они были неплохо: у многих были ружья, тогда как у вторгшейся банды, кроме нескольких старых, когда-то украденных ружей, были лишь ножи, луки и стрелы. И все же сладить с ними было трудно: они гораздо лучше умели прятаться в лесу, да и дрались, надо отдать им должное, неплохо, поэтому настигнуть их и заставить принять открытый бой удалось лишь уже в глубине нашей территории, милях в пятнадцати от пограничной зоны.
Набег сражение, погоня – что может быть интереснее для мальчишки?! Люди Джунглей были не более чем в семи милях от Вакнука, и наш двор стал местом военного сбора. Отец, который в первые же дни набега был ранен в руку, помогал сколачивать отряды добровольцев, и несколько дней на нашем дворе выстраивали все новых и новых бойцов, а женщины со слезами провожали уходящие отряды. Когда ушел последний отряд и вместе с ним все рабочие с нашей фермы, во дворе стало как-то непривычно тихо. Через некоторое время прискакал одинокий всадник и, задыхаясь, рассказал нам об удачном сражении и бегстве банды, несколько вожаков которой, по его словам, были взяты в плен.
– Бежали так, что только пятки сверкали! – закон-чил он свой короткий рассказ и поскакал с этой вестью дальше.
В тот же день небольшой отряд всадников заехал к нам во двор. С ними были два пленных вожака. Узнав об этом, я бросил все свои дела и побежал смотреть на пленных. Поначалу зрелище разочаровало меня: по многочисленным рассказам о Джунглях я ожидал увидеть как минимум чудищ с двумя головами, заросших шерстью, с дюжиной рук и ног, похожих на щупальца осьминога. Вместо этого я увидел двух в общем-то обыкновенных бородатых мужчин, правда, ужасно грязных и оборванных. Один из них был коротышка с жесткими клочковатыми волосами, торчавшими так, словно их отхватили тупым ножом. Когда же я глянул на второго, у меня перехватило дыхание. Я просто остолбенел и никак не мог оторвать от него взгляда, потому что... Потому что, если бы он был одет более или менее прилично и борода его была аккуратно подстрижена, он был бы точной копией моего отца...
Его взгляд на миг задержался на мне. Он цепко глянул мне в лицо, и в глазах его мелькнуло странноватое выражение, которое показалось мне одновременно отталкивающим и притягивающим...
Какие-то слова уже были готовы сорваться с его языка, но тут из дома вышла группа людей и с ними мой отец. Отец остановился на ступеньке крыльца и здоровой рукой помахал всадникам. Потом он, как и я, заметил того человека. Несколько секунд он.не отрывал от него пристального взгляда, и вдруг кровь отхлынула у него от лица – он посерел у меня на глазах.
Я быстро перевел взгляд с отца на его «двойника». От выражения его лица у меня что-то екнуло в груди. Никогда до сих пор мне не приходилось видеть ненависть, такую страшную в своей неприкрытой откровенности: неожиданно прорезавшиеся складки возле глаз и губы, приоткрывшие злобный, звериный оскал. Эта внезапная вспышка злобы подействовала на меня как пощечина. Я столкнулся с чем-то, чему не мог еще дать названия, – чем-то непонятным и настолько страшным, что это звероподобное лицо навсегда врезалось в мою память...
Отец, по-прежнему без кровинки в лице, здоровой рукой ухватился за дверной косяк, несколько секунд постоял так, прикрыв глаза, и медленно, как дряхлый старик, повернулся и вошел в дом.
Один из охранников перерезал веревку, связывающую пленника, тот расправил затекшие руки и плечи, и я наконец понял, чем он отличался от нормальных людей: он был сантиметров на сорок выше, чем все стоящие вокруг, но совсем не потому, что был уж очень рослым и здоровым мужчиной. Дело было в его ногах. Они были чудовищно длинные и почти такие же тонкие, как руки. Руки его тоже были непропорционально длинны, и эта уродливая удлиненность конечностей делала его похожим на паука...
Стражники дали ему поесть и выпить пива, и он присел на скамью возле крыльца; его костлявые колени при этом стали почти вровень с плечами. Жуя хлеб с сыром, он внимательно оглядывал двор, не упуская ни одной детали, и его взгляд снова остановился на мне. Он поманил меня к себе, но я сделал вид, будто не заметил этого. Он поманил меня снова, и я устыдился своего страха. Я подошел ближе, но все же мысленно прикинул расстояние так, чтобы «паук» не смог дотянуться до меня своими длиннющими руками.
— Как тебя звать, парень? – спросил он.
— Дэвид, – сказал я. – Дэвид Строрм.
Он кивнул, словно я подтвердил то, что он и без того знал.
— Человек на крыльце с рукой на перевязи – твой отец, Джозеф Строрм, не так ли? – был следующий его вопрос.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
15 января 1891 года родился Осип Мандельштам