Особо опасный преступник

— Мы не твои, – отрезал маленький и обратился к Дзержинскому: – Барин, ты, ты, длинный, выворачивай карманы.

— У меня есть двадцать девять рублей и восемнадцать марок, – ответил Дзержинский.

— Политик, – радостно сказал кто-то из бандитов, – Идейный! Нам за него отвалят, Граф, отвалят!

– Сними шляпу, – приказал маленький Дзержинскому. Тот снял шляпу, прищурился яростно: попасться так глупо!

– Повернись к луне, – так же бесстрастно приказал маленький, которого называли Графом – Я хочу посмотреть на тебя.

Дзержинский повернулся к луне, сказав:

— И на этом кончим комедию, ладно?

— Ты в Александровском централе в этом году бунт поднимал? – спросил Граф.

— Я там не был.

— Ты поднимал там бунт? – снова спросил Граф. – Ты Дзержинский?

Дзержинский сразу же вспомнил Графа. Мальчишку, Анджея, посадили за то, что он, сын варшавского рабочего Адама, украл у купца Ольшевского полфунта сахара – отец его умирал от дифтерита. Когда Дзержинский поднял восстание в Александровке, он потребовал, чтобы мальчика немедленно забрали из камеры, где сидели бандиты. Он считал тогда, что мальчика можно спасти от дурного влияния, изъяв из преступной сферы; он забрал его в камеру «политиков», отдал пареньку свои нары, досыта накормил хлебом. (Только потом, уже много лет спустя, в ВЧК, он пришел к выводу, что преступность следует побеждать, разрушая ту социальную структуру, которая ее порождает. Вывод, однако, который сделал Дзержинский для себя в Александровке, помимо всех прочих, заключался в том, что преступник, если только он не злодей и тяжкий рецидивист, может быть и обязан быть возвращен к жизни.)

— Пустите их, – сказал Граф. – Иди, Дзержинский. Воры помнят добро. Иди.

— Погоди, погоди, ты Анджей?

— Я Граф.

— Сколько, Граф, тебе лет?

— Мне тысяча девятьсот два года от рождества Христова, – ответил Граф и скрылся в камышах. Следом за ним исчезли остальные. Прошуршали камыши и стихли, будто все только что случившееся было миражем, вымыслом, дурным сном.

18

...Збигнев Норовский, владелец полуразрушенной типографской мастерской в Кракове, который тогда входил в состав Австро-Венгерской империи, пропустил Дзержинского в полутемную комнату, пахнущую сыростью.

– Вот здесь, – сказал он. – Погодите, я зажгу свет.