Подпольщики собрались в цеху кожевенной фабрики поздней ночью, рассаживались при свете маленьких ламп, обменивались быстрыми, тихими фразами, поглядывали на Дзержинского.

Когда Грыбас закрыл двери цеха, стало ясно: полный сбор.

– Товарищи, – тихо сказал Винценты, – заседание Варшавского комитета партии считаю открытым. Слово предоставляется Юзефу.

Дзержинский кашлянул, прикрыв рот рукою.

– Даже кашляю шепотом, – неожиданно громко, усмехнувшись презрительно, сказал он. – И не совестно нам говорить шепотом, товарищи?!

Грыбас полез за табаком.

— Перепугались люди после арестов, а страх – всегда тихий.

— Мы знаем, на что идем, – продолжал Дзержинский, – и если мы будем самих себя таиться – нас никто не услышит. Мы должны говорить громко! И обязательно честно, иначе не поверят нам рабочие. И о том, что хорошо у нас, и о том, что плохо, об успехах, провалах, о будущем и прошлом мы обязаны говорить открыто и честно, ничего не сковывая, не замазывая, не обходя трудности борьбы. Промолчать порой очень удобно, но сегодняшнее удобство может обернуться завтрашней трагедией, неверием, отказом от революции, пассивностью, предательством! Удобно молчат буржуазные и либеральные газеты, удобно молчат или открыто лгут министры, хозяева, помещики. Громко и честно можно говорить только в нашей партийной газете. Если будет газета, провал одного, десятерых, сотни революционеров не страшен: правда, раз сказанная, не исчезнет.

— Так ведь нет у нас газеты, – сказал член комитета Мечислав Лежинский, – и откуда ей быть, когда организация разгромлена, народ испуган, полиция всевластвует...

— Организацию воссоздадим, – ответил Дзержинский. – Народ испуган, но гнет таков, что долго молчать рабочие не смогут. Их ежемесячно и ежедневно доводят до отчаяния, они ищут выхода, они понимают, что жить так, как живут сейчас, нельзя далее! Когда нет конца терпению, тогда нет конца страданиям. Полиция всевластвует именно потому, что рабочие еще не знают, как бороться, какие требования выдвигать. Газета поможет рабочим начать борьбу. Газету мы организуем, только поэтому я подчиняюсь приказу и уезжаю за границу. Мы создадим честную, массовую рабочую социалистическую газету, – упрямо, словно самому себе, повторил Дзержинский. – Поэтому я прошу высказаться, какие вопросы интересуют пролетариев в первую голову?

16

Шевяков пропустил Туровскую в темную парадную, провел через большой зал, освещенный одной лишь свечой, в кабинет.

– Присаживайтесь, Елена Казимировна. Теперь мы с вами здесь будем встречаться. – Шевяков достал из секретера деньги, положил их на столик перед Туровской, кашлянул. – Здесь пятьдесят рублей. Аванс, так сказать. За отчет о берлинских товарищах, за то, что наш станочек у Ноттена заработал, и за сведения о сестре Дзержинского.

Он видел, что женщина не знает, как взять деньги. Наклонившись через столик, Шевяков пододвинул к себе ее ридикюль.

– Позволите? Маленькая формальность, – сказал он, положив в ридикюль деньги, – придется написать расписочку. Вот здесь, на этом листике: «За выполненную работу мною получено пятьдесят рублей». Уж извините, но такой поря док – отчет и с меня требуют.

Шевяков проследил и за тем, как Туровская вывела подпись, легко у нее из-под пера листочек забрал, аккуратно, по-купечески, сложил его и спрятал в карман.

— То, что вы нам берлинские адреса дали, – это замечательно и прекрасно. Адреса Дзержинского вы написали верные, но мы их знали и раньше. А вот с Юлией у вас как? С невестой Дзержинского?

— Я не встречала ее.

— Она преступница, Елена Казимировна. Террористка. Швырнет бомбу – пойдет на виселицу.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• 11
• 12
• …
• 20
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.