— А где мой Окуджава?

Астахов выглянул из кухни, спросил:

— Ужинать будем здесь или на кухне?

— На кухне.— Вера достала из шкафа тарелки, прошла на кухню.

Астахов снял с плиты яичницу, налил кофе, положил в Верину чашку одну ложечку сахара, себе три.

— Почему мы всем и все время должны? — спросил, нарезая хлеб.— Родителям должны... Школе... Спортобществу... Институту... Тренеру... Друзьям. Я в долгу, как в шелку. И все время в цейтноте.

Вера любила Астахова. И, несмотря на то, что была моложе, в чувстве ее было больше материнского. Она пыталась защитить этого большого, очень сильного, но слишком открытого человека. Странно, но она не ревновала его к Маевской, считая его увлечение детской болезнью, неопасной, как корь. Большинство детей болеют корью, это чуть ли не обязательная болезнь. Маевская казалась Вере такой ничтожно маленькой, она не верила, что Павел с его умом и масштабами способен надолго ею увлечься, потерять зрение. Она не знала ни жизни, ни мужчин, не понимала своей необъективности в оценке соперницы. Вера наблюдала за их романом без страха, убежденная: не сегодня-завтра Павел увидит — король голый. Она наивно полагала, что в жизни не может быть такой вопиющей несправедливости. Вера лишь болезненно воспринимала унижения, которые терпел Астахов на глазах всего Города. Она все хотела ему сказать об этом, но боялась, что Павел воспримет ее слова как ревность и не более.

— Скажи, Паша, почему у тебя в квартире нет ни одного кубка, не висит ни одной медали?— спросила она, отлично зная, почему все награды Астахова не выставлены напоказ.

— Я бегу по дорожке,— сказал Астахов.— Быстро бегу, это понятно...

— Ты не выставляешь своих наград, потому что ты гордый,— перебила Вера.— Так будь гордым!

Когда маленькие дети собираются вместе во дворе у песочницы или в квартире, они разговаривают каждый о своем, двигаются, натыкаясь друг на друга, каждый из них существует в своем мире. Вера и Павел, казалось бы, вышли из этого возраста, однако каждый говорил свое, так как разговаривал сам с собой.

— Но в жизни я бегу еще быстрее,— сказал Астахов.— И я должен, должен, должен. Я уже давно не живу, встаю в шесть утра, и все мои поступки предопределены. Я не разговариваю с людьми так, как мне хотелось бы, не живу, играю роль, навязанную мне извне, чужой волей. Я давно уже не ем, я питаюсь. Машину не спрашивают, чего она хочет. В нее заливают масло и бензин определенного сорта и в строго отмеренном количестве.

— Павел Астахов! — Вера всхлипнула.— Будь гордым!— И ушла в гостиную.

— Чего? — Астахов словно очнулся, пошел следом за девушкой.— Я? Раб не может быть гордым. Гордым может быть только свободный человек. Ты мой друг. Но ты требуешь, чтобы я жил не как хочется мне, а как ты считаешь для меня правильным. И ты требуешь. Я и тебе должен. Верно?

Вера увидела в его глазах тоску и беззащитность.

— Мне ты ничего не должен.

— Лжешь.

— Ты должен Павлу Астахову.

— Что именно я должен Павлу Астахову, определяешь ты, Вера Темина. Какие вы все эгоисты! Все кончено. Раб восстал. Я уеду из Города. В Москве Павел Астахов перестанет быть чужой собственностью, затеряется среди тысяч таких же, как он. Даже маленькая звездочка торчит на небе, притягивает к себе взгляд, когда она на пасмурном небе одна. Над Москвой небо от звезд дырявое, таких Пашек над столицей не счесть. Вы, конечно, скажете, что я дезертир...

Астахова перебил телефонный звонок. Павел вернулся на кухню, где был аппарат.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• 11
• 12
• 13
• …
• 16
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.