Обречен на победу

Подполковник довез Гурова до гостиницы.

— Тебя в люкс перевели, вещи перенесли. Отдыхай.— Серов вышел из машины, чтобы водитель последних слов не слышал.— В прокуратуру? Допросить? Откатать след протектора?

То, что и Серов имени подозреваемого не назвал, и смешило Гурова, и умиляло. Провинция, святая простота. Случись такое в Москве, конечно, никто бы не радовался, но и на цыпочках не ходил, и имя чемпиона не замалчивал. Гуров знал, чего ждет подполковник, решил пойти навстречу:

— Зачем сразу в прокуратуру?

Серов, словно услышав мысли собеседника, кивнул.

— Ты не сердись, майор. Ты для нас чужой, тем более из Москвы, тебе все можно. Мне не прикажут и не намекнут, однако осудят. Там ведь копать и копать, я лично в виновность Паши не верю. Однако служба.

Серов теребил лацкан пиджака, смотрел вопросительно.

— Выясните, когда и где завтра у Астахова тренировка. Утром позвоните, машину не надо.

— Спасибо, Лев Иванович. С Москвой будешь разговаривать, не плати. Номер и все расходы за наш счет.

Гуров не выдержал и рассмеялся, глядя в светлые наивные глаза Серова, кивнул.

— Спокойной ночи, Борис Петрович.— Попытался разгладить подполковнику лацкан пиджака, но тот был скомкан крепко.

За последние годы Гуров, конечно, повзрослел, и его часто величали Львом Ивановичем, и опыта поднабрался, и мастерства, а осталось в нем много и мальчишеского. Серьезный, взрослый человек станет пахать на чужом участке? Нет. Романтик он, Гуров.

Номер был действительно «люкс»— двухкомнатный, с тяжелой, солидной мебелью, мягкими паласами. На столе на тарелочке яйца, помидоры, хлеб. В холодильнике минеральная вода. Гуров только вошел, в дверь постучали, приоткрыли чуть.

— Чай? Может, молочка скипятить?— Голос женский, участливый.

Гуров широко шагнул, распахнул дверь.

— Добрый вечер.— Он поклонился невысокой полноватой дежурной.— Молока. Пожалуйста!

— С пеночкой?— Женщина разглядывала Гурова участливо, словно больного.

— С пеночкой. Обязательно с пеночкой.

— Моментик, моментик.— Это чужеродное для простой русской женщины слово доконало Гурова окончательно.

Ах, ты бархатный, ты мой ласковый, смеясь, рассуждал он, снимая с яйца легко отделяющуюся скорлупу. И что же ты, интересно, наговорил? И соль не забыли. А молоко случайно, или ты Борю Ткаченко успел опросить? Я ведь Боре про молоко говорил.