Не забыт

Ну, дальше совсем мало интересу: заражение крови, две недели в беспамятстве, ножку долой. Где меня там, как перетаскивали, понятия не имею. Токо под Сталинградом при выгрузке очунялся, лап-лап под изголовием, а кошелька с красноармейской книжкой, «Боевого листка» про мои подвиги и остального нету. Должен сказать, мне в ту пору и не до них было — ни до бумаг, ни до грошей, думал — выживу ли вообще. В госпитале меня записали по званию и фамилии с моих же слов и ишо в Сталинграде сказали, если найдет кто бумаги мои, сдадут куда надо, а их мне перешлют, разыщут. Но никто меня не искал, вот уже скоко лет прошло. Когда зачар чабаном работать, тоже не до бумаг было, штоб думать про них. Пока вот не вспомнили про меня, не вызвали в райвоенкомат раз, потом другой, не расспросили, што да как, анкеты заполнили какие-то, после чего орден вручили.

И скажу: не рад я счас этому ордену, раз документов нету. Как мне доказать этому Лябуху, што Тёщин Алексей Константинович не из жалости награжден, а за боевые дела и ранетый не при драпании.

Сроду не стал бы вас беспокоить, отрывать от важных дел по своим мелочам, кабы не вместе воевали, кабы самолично не расспрашивали вы про мои дела. Ишо я прикидывал: а може, газетка сохранилась у вас, а? Да нет, думаю, вряд ли. Скурили никак с махрой. Да-а, газетка бы не хуже «Боевого листка» того.

Ну вот усе у меня, глубокоуважаемый товарищ Главный Редактор.

С боевым дружеским приветом к Вам — Ветеран и Инвалид Великой Отечественной Войны Алексей Константинович Тёщин!»

И поселилась какая-то согревающая, хорошая надежда в душе Алексея Константиновича Тёщина, надежда на благополучный исход его дела, на то, что правда победит кривду. А рядом с этой надеждой все же поселилось и сомнение — извечный спутник надежды: давно ведь все было, страсть как давно, какие там могут сохраниться архивы, неужели могло такое статься, чтобы добрая душа, найдя его бумаги про подвиги, отнесла «куда надо»? И куда? И до бумаг тех кому тогда было?

Ну да ладно, найдутся не найдутся, а вот он, Тёщин Алексей Константинович, должен испытать все возможное для защиты своей ратной чести. Глядишь, а бумаги-то где-то и полеживают, а товарищ Главный Редактор поймет его, Алексея Константиновича, состояние, сам ведь воевал там, под Барвенковом, войдет в положение, даст команду своим работникам или самолично заинтересуется, и откопают они его бумаги. Вот было бы радости! Бог ты мой! И ведь может так статься, что газетка про него цела, а? То-то! Ну, а может, и нет. Тогда плохо.

Почтарка Даша, как и обещала, доставила уведомление — письмо получено журналом. Да из уведомления не было понятно — товарищем Главным Редактором ли получено или так, кем попало.

— Леш, а Леш, — певуче, радостно окликнула Мария Григорьевна мужа, который на берегу шпаклевал щели баркаса. — Пришло по твоему делу письмо-то! Казенное!

Алексей Константинович, разогнувшись, в два шажка проворно очутился возле супруги, однако, прежде чем взяться за письмо, долго и тщательно вытирал паклей испачканные черной смолой дрожащие от волнения руки. Он взял письмо, хотел было распечатать, но передумал.

— Нет, тута не выйдет: без очков не видать буковок.

Из холстяной сумочки, что висела на стене у стола в галерее, все еще дрожащими руками Алексей Константинович извлек очки, потом ножницы, полюбовался конвертом, срезал аккуратно краешек, вытащил тоненький листик, с такой же красной полосой и названием журнала, как и на конверте, с благоговением зашептал, читая по слогам первые слова, а потом хмурясь, то бледнея, то краснея от внутреннего жара, дочитал молча:

«Уважаемый Алексей Константинович! Вынуждены Вас огорчить. Помочь не можем. И не только потому, что в письме нет подробных и точных сведений об обстоятельствах утраты ваших личных вещей, но и потому, что в архивах такие вещи не хранятся. Благодарим за внимание к журналу. Всего Вам доброго. Консультант Ф. Лесников».

Ошеломленный Алексей Константинович поглядел на обратную сторону — может, там что. Но обратная сторона была девственно чиста.

Письму Алексея Константиновича — увы — не повезло: не попало оно в руки Главного Редактора. Не попало по той причине, что он во главе делегации из представителей прессы отбыл самолетом на Кубу.

— Бюрократы! Чтоб вы треснули! Чтоб вы там!.. Личные вещи!.. Документы нужны, «Боевой листок», а энтот консультант мне о каких-то личных вещах. Тьфу! Я ему про душу, а он мне про Ванюшу... — Алексей Константинович стучал палкой о пол. Грудь ходуном ходила. — Я ему об бумагах, а он мне о личных вещах, как скареду какому.

— Быват, Лешенька, сразу и умный человек не разберет, что к чему, а ежели и не совсем умный, так и вовсе, — осторожно вставляла Мария Григорьевна.

— Там, наверху, в столице, все должны быть умными. Дураков не держуть.

— Как знать, милый. Еще бы разочек отписать, растолковать, а?

Ну да что ж, он, Алексей Константинович, человек не гордый, может о себе и напомнить, еще в школе младшего комсостава его учили: настойчивость, инициатива и бесстрашие берут любые препятствия. Это правило он хорошо помнил и следовал ему не только на фронте, но и всю свою жизнь. И если понадобится, он и в Москву заявится и поищет концы-начала самолично. Покамест же. как советовала Мария Григорьевна, принялся сочинять новое письмо.