Тут вот и мой самый, считай, главный подвиг. В районе Барвенкова. Токо я заявился в часть. Новый комроты, который заместо Мирнова лейтенанта, тоже лейтенант, Ражов Иван Афанасьевич, приказал: веди, Тёщин, свой взвод вот у это направление, левее ветряка. И показал. Там село Михаловка. Будешь поддерживать роту стрелковую лейтенанта Кубасова.

Повел я взвод. Из 23 человек, из разных людей. Большинство чуваши, удмурцы и мой дорогой друг, мой боевой товарищ харьковчанин Иван Петрович. Дошли до того места, где рота 69-го полка. Расположились. Дал я приказ: готовить огневую позицию — ровики тама для банок с минами, площадка для минометов — пять штук разставил минометов ротных. Привязали огневую позицию: орентир — ветряк, буссоль — 270. Порядок. Ишо приказал домик из снега исделать. Стены метровой толщины. Такой пуля не пробьет, как учили нас в школе младшего комсостава. (По-моему, это не так: смотря откуда пуля прилетить.) Ребята принесли солому, настелили. Сидим. Одеты хорошо, тепло. Пришел к нам помкомроты, звать Саша. Спросил я: «Как у тебя рота распределена?» «Да так: на левом фланге пулеметы, на правом тоже». Тут ночь. Уже мороз трешшит на усе 40 градусов. Звезды. Сидим в хате снеговой. Дежурим по 20 минут. Закурить нету, кушать тоже. Была пачка махорки, скурили раньше. Мороз свое береть. Спрашиваю: «Как, ребята?» Все говорят, што хорошо пока.

Я даже задремал. И привиделось такое, што проснулся, а оно перед глазами: токо оженилися с Маней, а Волга разлилась, вода на полу плещется, а нам, молодым, все нипочем. Так заскребло: што с Маней, рассуждаю.

И тута мой Иван Петрович и говорит: пичужки поють, значит, скоро рассвет. «Какие пичужки? — думаю, — морозяка такой!» А в школе младшего комсостава нас учили: пули быдто пичужки поють. Услыхал пичужек, значит, огонь по тебе ведут. Испарились мысли о Мане. Думаю: счас узнаем, што за пичужки. Вслух я, Тёщин А. К., сразу говорю: это разведка идет. И сам — из домика.

Ну, подполз к брустверу, думаю, как бы не убили, гады. Гляжу из-за бруствера. Жив. Но — мама моя! — прямо фронтом на нас идут, гады! Усе у белых халатах, токо каски черные. Ясно видно: слева Барвенково на полнеба пылаить, луна взошла. И што странно: идуть и стронуть из автоматов, а не подкрадываются. Говорю себе: надо измерить расстояние. Как в школе нас учили — палец вперед наставил. смерил: 320 метров. Залетаю в домик: «К бою!» — командую. «Ориентир 1, лево 005, дальность 300 метров! Первому — огонь!» И сразу попадание. «Взводом! 5 минут! Беглый! Огонь! Огонь! Огонь! Огонь!!!»

Мария Григорьевна занимается домашними делами — стряпает в галерее обед, потом прополола огородину — небольшую латочку, засаженную картошкой-скороспелкой, помидорами, зеленью — петрушкой, укропом, и если кто спрашивает супруга, отвечает, что уехал он по неотложным делам в райсобес.

«Огонь! Огонь! Огонь!..» И тут, на этой команде, которую шепчут невольно старческие выцветшие губы, словно заколодило — писать не пишется, до того разволновался Алексей Константинович, до того видит ясно: выплеснутые снопы пламени из стволов, отсветы на лицах снующих бойцов. При каждом выстреле озаряется вся огневая позиция, все пять боевых действующих расчетов. И видно, как с кончиков стволов других минометов, за миг до этого изрыгнувших на врага свой смертоносный груз, вьется вверх и чуть в сторону сизый прозрачный дымок. Выстрелы резко бьют глухим тявканьем в барабанные перепонки, содрогают землю под утоптанным кирзовыми сапогами слоем снега.

«Огонь! Огонь! Огонь!..»

Алексей Константинович бросает ручку на стол. Грудь ему теснит, словно наступили на нее. Надобно передохнуть, успокоиться.

И тут вплывает Мария Григорьевна в своем кухонном переднике, вносит на блюдце похожую на бочонок чашку с калмыцким чаем. Глаза ее становятся большими.

— Ты што, Леш? Тебе худо?

— А что? — Алексей Константинович переводит дух, упирается ладонями в бока — любимая поза. — Што тебе не нравится?

— Лица на тебе нет, вот што!

— А ты как же думала, какое может быть лицо, когда бой идеть, а? Про бой пишу, вот и нету лица. Про тебя писал — было лицо, — пытается улыбнуться Алексей Константинович, а глаз его единственный еще блестит лихорадочно, второй глаз, вернее, пустая глазница, под черной пиратской повязкой. — Уразумела?

— Про меня-я! — нараспев удивленно восклицает Мария Григорьевна и, отодвинув бумаги, ставит перед мужем чашку. — Испей, отдохни, милый. Как же так: бой — и про меня?

Этот наивный вопрос развеселил даже, совсем расслабил Алексея Константиновича, сковавшее его, словно тугая пружина, напряжение исчезло. Вовремя заглянула Маша. Он обеими руками взял чашку, с удовольствием отхлебнул глоток.

— Про тебя я, канарейка, про то вспоминал, как было, перед боем.

Чудно! Как же ты про меня-то вспоминал, Леш? — спрашивает жена, и Алексей Константинович понимает, что она ну прямо сгорает от любопытства. — Как же можно было вспоминать хоть и перед боем?

Тут Алексею Константиновичу становится до того весело, что он хохочет.

— Написал вот я про што: как привиделось мне перед боем наше с тобой целование-милование в разлив.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.