Не стрелять!

Ему вообще нравились жесткие выражения и нравились поступки, исключающие двойное толкование. Он любил приказы, в смысле отдавать, конечно. В ситуациях, когда приказы надо выполнять, ему практически быть не приходилось...

Такой вот человек мчал сейчас по лесной дороге километрах в пяти-шести от поселка Скалба... И невольно подумаешь: ведь что-то же было вначале, кто-то ему все это вдолбил, прежде чем его душа сама научилась вырабатывать жестокость.

Виталий Петрович Истратов — может быть, он? Мелькнул в жизни Свинцова такой «тезка». Свинцов его не любил вспоминать. А если вспоминал, то почти всегда в одной и той же мечте: как вместе с надежным коллективом он, Свинцов, бьет морду этому не очень сильному на вид человеку... почти человечку!

В классе так четвертом что-то заставило Свинцова пойти в боксерскую секцию. На соседней со Скалбой подмосковной станции была база ДСО «Урожай». Туда и записался Свинцов. Вернее всего, что он просто хотел уметь драться.

И там тренером был Истратов Виталий Петрович, всегда немного заведенный, веселый и злой человек явно среднего роста. В секции он запрещал дружить: «У вас есть тренер и есть противники, конкуренты, понятно слово? Вот так и действуйте... Спортивная злость! И рядом с ней — спортивная зависть! Ничего-ничего, не стесняйтесь. Привыкайте! Слово «противник» не должно исчезать у вас из поля зрения!»

Всех его заповедей Свинцов не запомнил...

— Вы зачем пришли сюда? Учиться искусству ведения боя или искусству объяснения в любви? Если вам нужны «Ромео и Джульетта», тогда ступайте в драм кружок!.. Жестче! Короче удар!

Другие тренеры обычно запрещают и даже специально сто раз скажут: нельзя на улице демонстрировать свои умения. Виталий Петрович не запрещал.

Он говорил:

— На ринге ты должен находиться в естественном состоянии злобы и страха. Ощущать себя в драке... Но когда ты его отлупил, его можно и обнять... Он же тебе больше не противник, понимаете?

Свинцов всегда слушал его с одним и тем же внимательнейшим выражением. Часто Виталий Петрович останавливал взгляд на этом лице и усмехался. Он был доволен... А в голове у Свинцова проносилась одна и та же мысль: «Чего же они мне врали-то раньше?!» Так он думал обо всех людях, которые до тренера объясняли ему, что такое жизнь.

Однажды после занятия Виталий Петрович остановил его:

— Ты зарядку дома делаешь? И специальные упражнения?.. Все, что я приказывал? — И вдруг крикнул: — Только не врать!

Свинцов... тогда еще лишь «начинающий Свинцов», поклялся, что он...

— Плохо, — сказал тренер, — тогда плохо... Ты старайся, а то можешь вылететь! — Это последнее он произнес с почти дружеской интонацией и даже дал Свинцову — опять же почти дружеский — подзатыльник. Поэтому Свинцов его предупреждений не испугался.

Но прошло две недели, и как-то в начале занятия, когда они уже построились, ожидая команды начать разминку, тренер вдруг сказал:

— Кузин, шаг вперед. Свинцов, шаг вперед... Надеть перчатки. Спарринг перед строем... Бокс!

Они начали молотить друг друга. Всем было понятно: зачем-то эти двое должны показаться перед тренером, а может, и перед «толпой». Шеренга «болела», выкрикивая разные насмешки и подковырки... А команды «Стоп!» все не было. И Свинцов начал задыхаться. Он схлопотал чистый удар, потом еще один, потом нарвался на серию.

Ему показалось, что сейчас он взлетит, что он стал надутый, словно воздушный шар. Это было то, что в боксе называется состоянием грогги. Совершенно автоматически Свинцов ушел в глухую защиту, согнулся.

Кузин еще какое-то время постучал его по перчаткам и плечам, стараясь пробиться к животу, к носу, к нижней челюсти. Но это ведь тоже не так легко, когда ты устал. И он просто отошел в сторону... как подумал Свинцов. На самом деле все-таки была дана команда «Стоп!». Только Кузин ее услыхал, а Свинцов нет.