Набережная Блока

– Я свою конфету уже съел. Съел, не дождавшись вас... Преступник! Съешьте, пожалуйста, за мое здоровье. Дело в том, что у меня сегодня день рождения. Можете поздравить: мне шестьдесят семь лет. День рождения положено встречать с шампанским, но... Сами понимаете!.. А я, знаете ли, захмелел от конфеты. Я даже подумал: не начинили ли господа кондитеры конфеты ромом? Если начинили, то совсем славно: день рождения с вином!

Мария Сергеевна перекатывала во рту твердую, как камушек, карамель и постепенно сквозь запахи бумаги и старых вещей распробовала ее сладость.

– Как вкусно! – сказала Мария Сергеевна. – Действительно, голова кружится. Без рома тут не обошлось.

– Что я говорил? Что я говорил? Кружится?

– Кружится...

И дабы как-то отблагодарить профессора за угощение, женщина сказала:

– Я понимаю, крылья бабочки. А крылья божьей коровки? Профессор посмотрел по сторонам, не подслушивает ли кто, и поведал:

– На правах захмелевшего именинника могу сказать лишнее... Но... вы умеете хранить тайну лучше меня, милая Мария Сергеевна, и я спокоен... Божья коровка покрыта мощным хитиновым покровом. В переводе на броню он не пробиваем практически нулями и даже снарядами определенного калибра. А крылья? Вы представляете, куда я клоню? Летающий танк – этого не знала ни одна из армий мира! Этот Гитлер так меня разозлил, что я от бабочкиного крыла перехожу к боевым машинам. Я прежде всего гражданин отечества, и мои танки поднимутся в воздух, чтобы спасти цивилизацию от фашизма. Как? Вы еще не съели мою конфету?

– Нет еще.

– Это почему же?

– Жалко... Никандр Иванович, а скоро ваши танки поднимутся в воздух?

– Точный срок я не могу назвать, – ответил именинник. – Сейчас у меня ничего нет, кроме жизни. Кроме моих шестидесяти семи лет. Когда у меня будет возможность... собрать конструкторское бюро... Из живых!.. О-о-о!.. Я задам им работу. Я задам им такую работу, что они ахнут!.. Милая, милая, милая Мария Сергеевна! Соучастница моих именин. Вы думаете, я подниму в воздух только бронированные машины? Нет, родная! Если и их подниму, то в самом крайнем случае. Может быть, здесь все обойдется без меня, и я их оставлю на запасном пути. Я подниму в воздух на бабочкином крыле счастливых людей!.. Ваших детей. Моих внуков и правнуков. И там они забудут о наших страданиях, и забвение будет справедливым... Светлая Мария Сергеевна! Пусть ненадолго, но забудут. Нас тогда не будет. Нет, вы будете. И вам будет легче.

– Скоро станет совсем тепло, – сквозь сон сказала Марин Сергеевна. – Я вам буду ловить бабочек и божьих коровок...

– Конечно, конечно.

– Я вам буду ловить бабочек...

– Я знаю: вы не помнете им крылья...

Она слышала голос именинника и рассеянно улыбалась ему из сна. Мария Сергеевна спала и видела окутанный туманом, родной, единственный, самый красивый город в мире – дымящийся, дышащий, в серых контурах здании, в ощущении их близкого, почти телесного, каменного объема, в приятии жизни вопреки всему. И над каменным истерзанным городом разгоралось и гасло прекрасное бабочкино крыло, и золотое тепло его дотрагивалось до лица женщины. Это Никандр Иванович растопил «буржуйку», иона грели сон Марии Сергеевны.

– Я вам буду ловить бабочек...

Немало лет спустя, когда не стало в живых старого профессора и многих тысяч его земляков, когда воспоминания о блокаде и о войне пригасли, несмотря на то, что отдельные случаи виделись во всех подробностях, как щербатая полоса земли между нашими и их позициями, освещенная лучами прожекторов, капитан милиции Мария Сергеевна Тропинина вместе с Алексеем Петровичем Ремейкисом и другими сослуживцами ехала за город в головной легковой машине, за которой следовало еще несколько машин.

Ехали они на стрельбы, обязательные дли большинства сотрудников милиции, к пологому овражку, что располагался в стороне от проезжих асфальтовых дорог. Рядом с шофером на переднем сиденье сидел Алексей Петрович, на заднем Мария Сергеевна с двумя молоденькими милиционерами. Один из них, шурша газетой, сказал: