Перу Юрия Давыдова принадлежит ряд исторических романов и повестей, а также биографий для серии «Жизнь замечательных людей».

Работая над продолжением романа «Глухая пора листопада», изданного в 1970 и 1975 годах, автор отдал много лет архивным исследованиям и, в частности, разысканиям, связанным с судьбой столь крупной и яркой личности, как Герман Александрович Лопатин (1845 – 1918).

В очерке, написанном для нашего журнала, Ю. Давыдов рассказывает несколько эпизодов бурной лопатинской одиссеи. Они освещают драматическую попытку вызволить с каторги великого революционера-демократа, ученого и писателя Н. Г. Чернышевского, 150-летие со дня рождения которого мы отмечаем в июле нынешнего года.

1. Лондон, Мейтленд-парк-род, 1

Кабинет был во втором этаже, окнами в парк. Погожими летними днями, а такие и в Лондоне, говорят, случаются, солнце, пробиваясь сквозь листья, освещало книжные шкафы, небольшой стол, жесткое деревянное кресло, камин, диван. В табачном дыму солнечные лучи казались сизыми. Хозяин кабинета посмеивался: «Капитал» не вернет мне даже того, что стоили мне сигары, которые я выкурил, работая над ним».

Беседуя с посетителями, он расхаживал от окон до дверей и обратно. Посетителей было много, некоторые оставались к обеду или к ужину.

И продолжительная кабинетная беседа, и знакомство с семьей хозяина, и воскресный вечер под зажженной висячей лампой – все это разом выпало посетителю, впервые переступившему порог Модена Виллас воскресным июльским днем 1870 года.

На другой день, 5 июля, Маркс описал Энгельсу свою встречу с «молодым русским, Лопатиным». Сообщил: «Лопатин по призванию – натуралист. Он изучал естественные науки». Да, в Петербургском университете. Но есть призвание, а есть долг. Лопатин покинул лаборатории. Он был – и об этом тоже говорилось в письме – арестован и сослан; в ссылке опять арестован, однако бежал.

Чего нет в марксовом письме, так это того, что называют словесным портретом. Но современница-революционерка, товарищ по подполью изобразила Германа Лопатина: высокий, широкоплечий, с богатой каштановой шевелюрой, с очень правильными чертами лица. Он сразу привлекал к себе симпатии.

Однако лицо не всегда зеркало души, надо проникать в «Зазеркалье». Маркс определил кратко и точно: «Очень ясная, критическая голова, веселый характер, терпелив и вынослив, как русский крестьянин...»

В те времена ходила по рукам анкета – «Исповедь», теперь ее назвали бы тестом. На вопрос: достоинство, которое вы больше всего цените, Маркс ответил – простота, сила; на вопрос: ваше представление о счастье, ответил – борьба; на вопрос: ваш любимый девиз, привел изречение Декарта, как бы завещанное истинным ученым, – подвергай все сомнению.

Не в этих ли ответах и ответ на то, что приглянулось Марксу в двадцатипятилетнем Лопатине? И все же главное было в содержании их беседы. Речь шла о драматических обстоятельствах российского революционного движения. Отметим здесь одно. В письме от 5 июля Маркс русскими буквами обозначил: «Чернышевский». Это имя еще не раз будет звучать при встречах Маркса с «молодым русским».

Лопатин редко бывал дома, на Торнхилл-стрит: днем – под огромным куполом библиотеки Британского музея, вечерами – в Модена Виллас. Ни часу свободного времени! Наконец-то он приступил к работе, давно задуманной. К работе, за которую ему будут благодарны поколения революционеров: Лопатин переводил «Капитал».

Ну, нет, он не копиист, рабски излагающий иноязычный текст. Он словно первопроходец. Это ему принадлежит, например, термин, известный ныне каждому, – «прибавочная стоимость». И автор «Капитала» отнюдь не льстил переводчику, говоря впоследствии, что тот глубоко постиг его, Маркса, политическую экономию.

Однако теория теорией, но главным для Германа была практика. Энергия «общего друга» (так в семье Маркса, в переписке с друзьями стали называть Лопатина) била ключом. В сентябре того же, семидесятого, вместе с Энгельсом Лопатина кооптировали в члены Генерального Совета Интернационала...

После одной из встреч с ним Маркс написал в Женеву старому соратнику Бехеру, чтобы тот попросил «русских друзей» прислать «только что вышедший четвертый том сочинений Чернышевского». Его сочинения, на родине запрещенные, издавал женевский кружок революционеров-эмигрантов. Четвертый том назывался «Очерки из политической экономии (по Миллю)». Понятен интерес Маркса к литературе научной, понятен интерес к трудам ученого, которого он столь высоко ценил. Но дело не только в этом. Маркса чрезвычайно волновала трагическая судьба Чернышевского.

– Русские должны стыдиться того, что ни один из них не позаботился до сих пор познакомить Европу с таким замечательным мыслителем, – говорил Маркс Лопатину. – Политическая смерть Чернышевского есть потеря для ученого мира не только России, но и целой Европы.

Что было ответить на эти горькие упреки? И не вспоминалось ли совсем недавнее?

В прошлом году, не отдышавшись после побега со ставропольской гауптвахты, Лопатин метнулся в вологодскую глухомань и молниеносно – на тройке мохнатых вяток, зимней дорогой, под северными звездами, вокруг ни огонька – умчал ссыльного Лаврова. Того самого, книгой которого уже зачитывалась радикальная Россия и которому еще суждено было играть выдающуюся роль в нашем освободительном движении.

Не вспоминались ли Лопатину тройка, снег, ветер, полуночные звезды?

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.