Машина неслась по самой кромке полей. Мотор работал тихо, почти бесшумно. Машина была новая, сильная, каждый кусочек стали играл на солнце. А рядом с дорогой поднимались леса. Они тянулись к горизонту тугой, могучей стеной, и стене нет конца. Лист на березах повлажнел и набряк, будто только что его окропили. Так и было: с утра шел дождь, потом перестал, и вот уж солнце опять горит и беснуется, и все живое ищет тени и ветерка. А трава рада солнцу и дождю рада. И цветы тоже рады и приподнялись, потому по обочине мелькает что-то зыбкое, желтое, голубое. Но Афанасию все надоело. Он сидит за рулем каменно плотный, сердитый. И всю душу истомили вопросы: «Что нее с отцом? Почему позвал телеграммой? Может быть, заболел?.. А может, просто... просто чудит...» – и Афанасий передернул губами и погнал машину еще быстрей. «Жигули» свои он любил, да и дорога его всегда успокаивала. Так и вышло опять: машина слегка покачивалась, ныряла, и все тело тоже покачивалось, смирялось, и затихала душа.

Он машинально включил приемник. Кто-то пел тяжелым басом: «Бродяга к Байкалу подходит...» Но это даже не пение, а рев быка, и Афанасий поморщился и выключил звук. Тишина показалась наградой. А дорога все так асе укачивала, а лес справа делался все гуще, таинственней, и все сильнее пахло березой, и засыпала душа. Но вот и деревня. Она явилась разом, как в сказке. И такая же тепленькая, светлая, в обрамлении берез.

Отца он увидел у первых асе плетней. «Надо асе! Словно бы дожидался!» И Афанасий передернул губами, потом нехотя сбавил скорость. Теперь машина не шла, а точно подкрадывалась, но отец уже узнал сына и поднял руку. На лице его остановилась улыбка. И даже издали видно, что она с дальним значением. «Ясно, ясно! Чудит родитель!» – подумал с тоской Афанасий и опять разозлился на телеграмму, и на него самого, и на эту улыбку. Машина все еще подвигалась. Тогда отец шагнул на середину дороги и шутливо сделал под козырек. И его шутка покоробила сына. Он остановил машину метров за пять и пошел навстречу. Отец смотрел теперь серьезно, не улыбался. Вместо правой ноги была пристегнута деревяшка, и пиджачок на нем старый, залитый краской, да и лицо давно все запущено – в какой-то синей щетине. «Плохо за ним смотрит сестра. Очень плохо...» – подумал сын с раздражением, но все-таки сдержал себя и улыбнулся.

– А я думал, что ты болеешь. Телеграмма срочная, как на пожар...

Но отец точно не слышит, не понимает. И вдруг он подмигнул сыну и раскинул широко руки:

– А поворотись-ка, Афоня! Экой ты у меня длинной! И вроде не в духе? Ну ладно, я вижу... – И, не донсидаясь ответа, подошел вплотную к машине и постучал деревяшкой по колесу: – Хороша у тебя кобылка! И овса не просит и сена... – Потом повернулся к сыну. – Хорошо, что приехал. Спасибо.

– На здоровье, – попробовал пошутить Афанасий, но отец заглянул ему поглубже в глаза и нахмурился.

– Как здоровьем жена?

– Здорова.

– Никого еще не родили?.. Нехорошо, Афоня. Человек без детей...

– Как дуб без корней, – подхватил на лету Афанасий и достал сигарету.

– Не дразнись, сынок. Так стары люди говаривали.

– Зачем звал? Что случилось? – оборвал его резко сын. Он весь налился нетерпением.

– Эх, Афоня! Не надо... На меня и мать твоя не кричала. – Его лицо точно обледенело. – Как быстро ты вырос, как легко мы состарились... – И еще что-то хотел добавить, но только махнул рукой.

Мотор машины легонько постукивал, и нужно было что-то решать: то ли идти, то ли ехать – и эта неопределенность всего тяжелее. Отец дышал громко, переминался. Песок под деревяшкой поскрипывал, шевелился, и это тоже давило на нервы. Афанасий хмыкнул, потом резко захлопнул дверцу и потянулся. Теперь он стал еще выше, стройнее в своих темных джинсовых брюках. Отец доставал ему всего до плеча, да и худоба его выпирала. Рядом с сыном он казался щуплым, как зайчик.

Они стояли, словно чуасие. Афанасий закурил и повернулся в сторону леса. Ему сделалось грустно, далее печально. Болела душа, и хотелось уехать. Но отец стоял рядом, какой-то совсем худой нынче, обвислый. Что так сжало его, что подсушило? И он ждал сейчас от него то ли признаний, то ли нотаций, – у того были такие минуты. Но отец молчал, затаился. Наверно, слушал свое дыхание. В последние годы у него не ладилось с сердцем.

– Да-а, сынок... Стары, говорят, старятся, а молоды растут, – начал старший с дальним подходом и вдруг, не таясь, не скрываясь, откровенно загляделся на сына. Но тот не видел. Он все еще курил, смотрел на дальние березы, а на висках его горели кусочки солнца. Отец все смотрел на сына, не отрывался. Он всегда любил его волосы, длинные, золотые их пряди. Вот и теперь они опускались до самых плеч, точно кого-то дразнили.

– Ты как девушка у меня...

– Что, что? – спросил Афанасий. Но отец не ответил. Он все смотрел и смотрел на эту золотую волну, и сердце таяло, замирало, и хотелось каких-то особых слов и признаний, вот уж и глаза стали на мокром месте, еще миг – и польются слезы, а зачем, отчего... И чтобы скрыть свою нежность, растерянность, отец еще больше нахмурился и повесил голову.

– Ты что-то сказал мне?

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• …
• 14
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.