– Так вот, сынок, есть у нас с Федором планчик. Собрались мы с ним в дом престарелых. Да, да! И не криви лицо. Будем там копать грядки, а зимой чистить снег по всей территории. И освободим мы своих сыновей-дочерей от великой обузы.
– Давай попьем чаю, – предложил Афанасий, подавляя раздражение от сказанного отцом.
– Вот молодец какой! Догадался сказать.
И он пошел на кухню и забрякал тарелками, а Афанасий смотрел, как далеко-далеко над лесом разгорается красное облачко. Вот оно вздохнуло и пошло в ширину. Вот уже весь горизонт стал пунцовым, как мак. Значит, быть дождю или холоду или ветер начнет гудеть и хлестать по березам. И Афанасий даже поежился и прикрыл окно.
Потом они пили чай. Отец с удовольствием резал белый хлеб, и ломти выходили высокие, пышные. На них мазал тягучий мед.
– Ешь, сынок, наводи живот. Свой хлеб-то, домашний. Я сам понемногу стряпаю. А что... Чем могу – помогаю. – И он смутился, прикрыл рот ладонью.
– Очень вкусно, – сказал Афанасий.
– Ну как же не вкусно! В этом колхозе председателем Леня Вотин. Моего Федора сын, да ты его знаешь... Я его еще мокренького на руки брал, а теперь – фу ты, ну ты – хозяин, и какой хозяин, Афоня! Весь колхоз передернул по-своему. И любят его, конечно, и уважают. Потому и Марию, сестру твою, отправил в эту деревню. Она после института тогда растерялася, а я позвонил сюда, и ее колхоз запросил. – Отец улыбнулся, словно вспомнил что-то приятное.
– Но сестра твоя оправдала: Агроном такой – не нахвалятся. Только вот ребятишек нет. Не привил, выходит, я вам тягу к настоящей семье.
– Человек не дерево.
– Именно дерево! И ты тоже, Афоня, – дерево, и сестра твоя тоже, и все. И за вами надо много ходить: поливать да окучивать.
– Ты философ, отец.
– Все мы, Афоня, вначале философы, а потом приходит время платить долги.
– Кому?
– Людям, Афоня. Все им да все им. Вот ты врач, а без врачей нам нельзя.
– Куда ты клонишь, отец? – Он сказал это опять с беспокойством и отодвинул чай. Ложечка в чашке звякнула о тонкий чешский фарфор.
– Сколько у тебя, Афоня, было смертей? Ну, от твоей руки? – Последние слова ему дались через силу, и он начал шумно дышать. А лицо опять побледнело, опало, а хохолок пошел вверх. И вот уж он торчит над головой прямым столбиком, словно дразнит кого-то, смеется.
– У тебя странные, отец, представления. Но ты же хирург и режешь людей?
– Вот именно, что хирург. Ведь если хирург ошибается, то ошибается не один. Иногда подводит даже рентген.
– Коллективная ответственность, да? Ты зарежешь, а все отвечают.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.