Козлятушки-ребятушки

Но старик не успокаивается.

— Ну, а если, скажем, от покойника...

— От покойника тоже стираем... А что?

Хлопают двери в коридоре, наступает новый день, новые долгие часы, состоящие из минут, состоящие из секунд. Мне больно. Мне хуже и хуже. Забегает в палату та холеная сестра.

— Сейчас начнется обход профессора. Чтобы был порядочек!

— Надо бы клизму сделать... — советует тетя Нюша, кивая в мою сторону.

— Потом, потом, — поспешно говорит сестра. — Сами понимаете, сейчас не до клизм!

Наконец появляется Галина, оглядывает придирчивым взглядом палату, словно проверяет, не украли ли нас без нее. И на меня смотрит критически. Я рад приходу Галины.

— Пощупайте пульс, — прошу я. Она улыбается слегка.

— Сейчас мы провернем одну процедурку, — говорит доверительно. И они с тетей Нюшей «провертывают процедурку». Вот стыд, вот позор! И как они могут?!

А тетя Нюша просто сияет от радости, что все так удачно получается.

— Ай молодец! Ай молодец! — похваливает. Они уходят, а я все думаю, как они могут! Тот, сзади, проснулся.

— Жалеют они нас, — говорит он. — Мы ведь и сами способны на многое для тех, кого жалеем. Для детей, например, своих.

— Но мы не их дети!

— Это все с какой стороны смотреть. Вот у меня один сын не родной. А второй родной. Где тут проходит рубеле?

Любит человек рассуждать про рубежи. Но он, оказывается, только говорит про рубежи, а сам в них нисколечко не верит:

— Рубежи, рубежи! А шут его знает, есть ли они, рубежи! Делим мы для удобства жизнь на клеточки, у каждой свои границы. А на поверку оказывается — границ-то нет! Все плавно! Все едино!

Что ему едино?

— Свои ли дети, чужие? Дети! А семья? Где кончается твоя семья? На войне это взвод. Не поешь в одиночку и не поспишь. Да что там взвод? Сидишь на переднем краю, тишина, пространства, и чувствуешь за собой всю Россию. Но то был фронт. На фронте все явственнее вырисовывается. Потом, конечно, многое спуталось, расползлись мы по своим благоустроенным квартирам...

Галина снова заходит в палату, на этот раз с чистым бельем в руках. Вместе с той толстухой, что была когда-то на операции, они переодевают меня, поправляют постель, и я опускаюсь в свое мягкое, удобно устроенное ложе.