На следующий день Эльвира Иосифовна, доплетясь до приемного покоя, упала в снег, и в помещение ее внесли уже на носилках. Матери удалось положить ее в свою палату, и каждое утро учительница, приподнимаясь, с жадным блеском глаз ждала, какое лекарство ей пропишет мать. У Эльвиры Иосифовны жила несокрушимая вера в лекарства, она считала, что порошки и пилюли, которые она стремглав проглатывала, вступают в организме в сложные взаимоотношения с кровяными тельцами и усиливают сопротивляемость сердца. «Еще что-нибудь выпишите», — умоляла она и многословно благодарила, когда сестра приносила ей таблетки. Моя учительница держалась и даже становилась бодрее. «Это от препаратов», — твердила она, и — кто знает — не эта ли убежденность подняла учительницу на ноги. Как-то мать сказала: «Можно и на волю, оклемались у нас... Молодцом...» «Да, да, — согласилась учительница, — я уже совсем другая...» И мать с улыбкой отметила, что когда она зашла попрощаться, легкий слой пудры покрывал ее кожу и тонкие губы розовели от помады. Мать сама вывела ее за порог и следила, как учительница ступала по тропке в снегу, не качаясь из стороны в сторону, а впечатывая свой шаг.

...Сейчас по этому самому двору движется катафалк.

...Сына своей подруги, вихрастого, конопатого Васю мать не узнала в лицо, когда он заявился. Маленький старичок, усохший, как позднеосеннее яблочко, с подтеками грязи на щеках, — таким он предстал перед нею. «Мама велела, чтоб я, как она умрет, вас известил». Он прошамкал эти слова бесстрастно словно за ним не витала трагедия его собственной жизни. «Похоронил?» — односложно спросила мать. «На склад свез», — тупо уставясь, произнес мальчик. «На какой склад?» «Да на тот, что моргом называют». И мать ужаснулась точности его слов — действительно, морги превратились в склады, где покойники лежали штабелями и откуда их увозили в братские могилы. «Как жить думаешь, Вася?» Он удивленно, с какой-то странной осмысленностью поглядел на мать и, опустив глаза, ничего не ответил. Да мать и сама поняла неуместность своего вопроса — ну, как ему жить, оставшемуся одному, в доме, где пустота и холод. «Вася, Вася.., — печально протянула мать, — приходи-ка ко мне, подумаем вместе...»

Мать размышляла в своем кабинете. «Никакого выхода, никакого...» — повторяла она про себя. И неожиданно, мельком глянув в окно, заметила старика Петровича, водопроводчика, который совсем обезножел и жаловался, что не в состоянии поддерживать сложное водоснабжение больницы, если ему не дадут напарника, хоть в ученики, но шустрого, молодого. «Петрович! — распахнула форточку мать: — Загляните!»

«Возьмите его в ученики, — уговаривала Петровича мать, — он такой смекалистый...» «Да ведь что он может?» — почесывал затылок Петрович. «Да он может умереть! А в учениках он будет иметь рабочую карточку!» — в отчаянии воскликнула мать. «Э, матушка...» — протянул Петрович и ничего не добавил. Он поерзал на стуле: «Вам-то он кто?» «Подруга умерла, ее мальчик...» — нехотя, словно утратив волю, выдавила из себя мать. «Ну, да ладно, — стукнул себя Петрович по колену, — шли мальца...» Мать с несвойственной ей резвостью подскочила к Петровичу и чмокнула его в щетинистую щеку. «Чего уж там, — смутился Петрович, — может, и пригодится...»

Мать вымыла Васю в больничной ванной, сама причесала, внушала озабоченно: «Ты только приглянись ему, приглянись!..» Она напоила Васю чаем с сахарином, поучала: «Соберись весь, умения нет, а сноровистость выяви... мой мальчик...»

А мальчик действительно приглянулся Петровичу, втягивался в дело. И мать иногда с увлажненными глазами наблюдала в окно, как важно шествует Петрович, а за ним семенит с инструментами Вася. Рабочий человек Вася — 500 граммов хлеба в сутки!

...Сейчас по этому самому двору движется катафалк...

Распахнутые ворота. Мать выезжает из них, чтобы никогда больше сюда не вернуться. Наверное, никогда больше здесь не буду и я.

Многие годы минули с того дня, и боль моя о потере матери не стала глуше, но порою, задумываясь, я словно вижу невидимое для других огромное поле, на котором возникают живые картины добрых дел матери, и мне становится легче.

Привет обезьянам

Когда завершался скудный блокадный ужин, мы с матерью оставались наедине с огромным вечером, завывающей метелью, давящей пустотой комнаты. И, чтобы отвлечь меня от тоскливых мыслей, увести от будничного мира, мать пересказывала мне запомнившиеся ей увлекательные книги. Особенно ей нравились сказки Индии. Мать не однажды, мечтательно потягиваясь, подкидывала в печурку полешко и говорила:

— Когда-нибудь непременно съезжу в Индию. Никуда не хочу, лишь в Индию.

Тихо потрескивала коптилка, темные тени от огня, увеличиваясь, колыхались по стене, и лился, лился материнский голос, вдыхая непонятную силу в мое маленькое тельце.

— ...Конь у магараджи — вороной, на каждой ноге у коня — белые чулочки. Сам магараджа одет в белое одеяние, на голове красуется белый тюрбан, а посреди тюрбана драгоценный камень переливается на солнце. На правом плече магараджи — обезьянка. Народ приветствует своего владыку возгласами, а дети бегут рядом с конем и пытаются привлечь к себе внимание обезьянки.

Сановники при въезде магараджи в город вышли ему навстречу, и главный из них, преклонив колено. протянул повелителю чашу с холодным соком. Магарадже очень хотелось пить, и он жадно принял чашу с напитком. Но, когда он уже подносил ее к губам, обезьянка махнула лапкой, и чаша покатилась по пыльной дороге, расплескивая сок.

— Ах, какая ты неловкая! — нахмурился магараджа. Главный сановник без промедления подал новую чашу, и магараджа с еще большим нетерпением схватил ее. Но обезьянка, подпрыгнув, ударила магараджу лапой по локтю, и чаша закувыркалась в пыли.

Магараджа гневно сдвинул брови:

— Клянусь богами, это животное плохо окончит свои дни!

Когда же и в третий раз обезьянка не позволила выпить благодатный сок своему господину, магараджа приказал казнить обезьянку отсечением головы.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• …
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• 10
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.