– Почему они не ложатся? Я ответил:
– Кони почти никогда не ложатся.
– Все на ногах? – удивились городские. – А если начнут ложиться, что тогда?
– Значит, старость пришла, – повторил я дедушкины слова. – На пенсию пора!..
– На мясо?..
– На мясо.
Если бы была моя воля, я бы всех лошадей, честно отработавших свой век, отправил бы на пенсию – и тогда, в голодное послевоенное время, и сейчас, когда жизнь наша год от года становится обеспеченнее... Почему-то мне кажется, что рано или поздно такое время наступит: наши верные помощники, «братья наши меньшие», заслужили отдых после трудов праведных.
Был у нас свой огород – сорок соток, и здесь я знал наизусть каждый квадратный метр земли. Огород требовал постоянного ухода, вскапывания, удобрений, прополки – одним словом, знаний и умения, и для меня было радостью всей семьей работать на огороде, обихаживать его. Здесь у нас росли огурцы, картошка, ячмень, рожь, капуста...
На всю жизнь запомнил я приметы моего дедушки Кузьмы Платоновича:
– В Федоров день (21 июня) высевай капусту.
– Сей овес в грязь – будешь князь.
Меня всегда удивляла тайна сотворения злака, плода, дерева: казалось бы, из ничего – из малого семечка, земли и воздуха – возникало нечто большое, полезное и красивое. Откуда у него взялись силы? Каждое утро я бегал на огород узнать, какая там новость, и новостей было много. Наливались силой колосья, огурчики покрывались гусиной кожей и лежали пупырчатые, словно озябли под жарким вятским солнышком. Можете себе представить, каких усилий мне стоило преодолеть искушение сорвать их и съесть тут же, не отходя от грядки, и, что там говорить, искушение иногда оказывалось сильнее меня.
Огурцы мы солили на зиму со смородинным листом, укропом и чесноком в звонких кадушках, и кадушки эти на зиму опускали под лед в прорубь в чистую речную воду Выдержанные в ключевом холоде, огурцы приобретали изумительный вид, не передаваемый словами, и слава о наших огурцах шла далеко. А помидоры у нас до красноты (солнышка мало!) созревали редко. Большей частью мы их собирали зелеными, клали в валенки, и там, в избе, в валенках, они доспевали до желанного красного цвета.
Я подробно пишу о деревенском огороде потому, что он, этот огород, в трудные годы помог всей России, всем крестьянам и горожанам выжить, выдюжить, и в этом утверждении преувеличения нет никакого. И если моя мама, пройдя через неслыханные испытания самой страшной войны, жива и здорова сегодня, то этим она обязана и нашему огороду и своему труду на земле. Я с нежностью рассказываю про огород и потому, что для многих детей счастье работы на земле, познание ее великой животворной силы начинается именно со своего сада-огорода, и заменить его здесь чем-либо другим вряд ли возможно.
...В моей деревне Березкины школы не было, а была она в соседней деревне. Вставали мы очень рано, чтобы не опоздать на уроки – школа-то далековато! – и шли пешком несколько километров.
Осенью и зимой светает поздно, и мы, ученики начальной школы, чтобы не страшно было в темноте, ходили на уроки группой, артелью – с разговорами, а то и с песнями.
Чтобы не сбиться с пути, зажигали факелы – палки, с торцов смазанные солидолом или керосином. Зрелище было незабываемое!
Мы, ребятишки, идем весело, дружно, трудно! Трещит пламя факелов, сыплются искры, полыхают огни. Бывает, в круг, очерченный светом, забежит заяц и, на миг замешкавшись, отпрянет в темноту. Где-то далеко в лесу заухает филин – глухо, тревожно, и сожмется сердце от неосознанной тревоги. А потом подумаешь, чего бояться – ты же не один, кругом твои товарищи.
Те ребята, у кого не было факелов, завидовали нам, факельщикам-светоносцам, и жалобно просили:
– Дайте понести!
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.