Иногда приятно ворошить воспоминания, уйти мыслями в далекое прошлое, услышать забытые, далекие голоса. Сколько их, людей, встречи с которыми когда-то согрели душу и научили любить жизнь! Среди них вспоминается мне один человек. Звали его Андрей Иванович, а фамилии его я никогда не знала. Был поздний вечер, когда я постучала в дверь его домика и услышала за ней торопливые шаги. И вот уже минуло почти тридцать лет, а я все помню его чуть насмешливые серые глаза, сатиновую черную косоворотку, помню его слегка басовитый голос, даже манеру говорить. Слова он произносил как - то округло и прочно, и они, явившись на свет, не торопились уплывать в небытие, а оставались с нами.

вряд ли когда - нибудь Андрей Иванович думал обо мне, разве в первые дни после нашей встречи. Да и я тогда (было это в дни щедрой и расточительной на дружбу юности) легко и как должное приняла встречу с ним. В семнадцать лет всегда кажется, что жизнь каждый день будет удивлять новыми друзьями. И, вероятно, потому я ни разу не задумывалась, что хорошо бы увидеть Андрея Ивановича еще раз. Проходили годы. И е том отборе, который делает время, забылись многие волновавшие когда - то встречи, а эта так и осталась светить ровным ярким светом.

Я приехала в большой сибирский город с тридцатью рублями в кармане. По счастью, с квартирой устроилась легко и быстро. Дали мне угол Демидовы, знакомые моего отца. Денег с меня не брали, но я должна была каждый день убирать снег во дворе и на тротуаре да привозить квартала за два кадку воды на салазках. Я чувствовала себя совершенно счастливой и не представляла, сколько тревог и мучений доставит мне эта неуклюжая обледеневшая кадка, эти непослушные салазки, словно подрядившиеся нырять в каждую выбоину дороги. Не подозревала, с какой тревогой, невыспавшаяся, усталая, буду выглядывать на рассвете из окна: шел ночью снег или не шел? А он как зарядил, окаянный, - каждую ночь насыпал мягкие, рыхлые сугробы.

Но эти заботы пришли позже, а сначала я радовалась: крыша над головой есть. Нахолодавшись за день, можно отдохнуть в сонном тепле маленькой комнатки. Тикают часы; шелестят страницы - хозяин читает книгу; чуть звенит посуда - это его жена накрывает на стол. Мне тоже нальют чаю, пододвинут даже хлеб, хорошо зная, что я его не возьму. Хлебу я цену знаю. Его дают по карточкам. Свой паек я съела еще за обедом, и, по справедливости, мне больше не положено. Но и морковный чай, золотистый и горячий, пусть без сахару и хлеба, очень хорош.

В общем, квартира у меня была теплая и светлая, а это здорово, когда есть крыша над головой.

Хуже было другое. Я никак не могла найти работу. Сначала выбирала, обдумывала, на что соглашусь, на что нет. Потом цеплялась за любую возможность, и все понапрасну.

Выходя из дому ранним утром и скитаясь по улицам, пока не зажигались огни, я начинала приходить в отчаяние и старалась, как могла, утешить себя. Ведь не может же быть, чтобы в этом гиганте - городе с широкими улицами, нарядными площадями не нашлось дела и для меня.

Хозяин квартиры Павел Степанович вызвался помочь мне. Знакомых у него было много, его встречали приветливо, угощали папиросами, но когда доходило до дела, то вставал вопрос о моей специальности и прочих неприятных для меня вещах.

На заборах пестрели объявления: нужны токари, бетонщики, электрики. Но я, девушка, впервые попавшая в большой город, не была уверена, что эти сложные профессии мне по плечу. Жить становилось труднее. В часы обеда у Демидовых я сообщала, что иду в столовую, куда мне дал пропуск Павел Степанович; долго бродила по улицам и возвращалась, не истратив ни копейки. Зато на следующий день наверстывала. Во всех столовых города кормили соленой дичью. В супе с пшенной крупой плавал какой - нибудь тощий кусочек крыла рябчика или перепелки. Можно было бы съесть одно первое, а я покупала еще и перловую кашу или пюре с крохотной котлеткой из печенки, а на следующий день опять наказывала себя голодом, в тревоге пересчитывая оставшиеся деньги.

Однажды я забрела в книжный магазин. Покупателей там в этот час не было. Под равнодушными взглядами продавцов я бесцельно рассматривала книжки на прилавке и вдруг, подняв голову, увидела белый листок объявления. Через минуту, замирая от волнения, я открыла дверь маленькой фанерной будочки, где помещался «кабинет» заведующего магазином.

Навстречу мне из - за стола поднялся сам заведующий, Евграф Михайлович Селивановский, маленький человек с невыразительными чертами лица и носом - картофелиной. Выслушав меня и задав несколько вопросов, он пожевал губами, оглядел меня с ног до головы.

- Продавец нам нужен. Приходите завтра к восьми. Ставка у нас небольшая. Вас устроит?

Устроит ли? Да это целое богатство! Я уже знала, что жить можно очень экономно. Надо только все взвесить, прежде чем потянуться к кошельку.

С этого дня я вставала чуть свет, чтобы закончить все свои договорные дела по дому и освободиться к семи часам.

На работу я ходила пешком: так экономнее. На мосту через Каменку я обычно задерживалась. Мост повис над глубоким оврагом, скорее котловиной. Посредине ее протекала быстрая и мелкая речушка, скованная сейчас льдом, а по обоим берегам ее беспорядочно раскинулся поселок Каменка.

Я смотрела через перила моста вниз и радовалась: у меня есть работа! Только бы удержаться на ней, оказаться нужной, только бы суметь работать хорошо и честно!

Евграф Михайлович Селивановский предупредил меня, что к прилавку поставит через неделю, а пока предложил присматриваться, разбирать поступающие книги, учиться торговать. Кое - когда мне давали маленькие поручения, но и они наполняли меня гордостью.

Я присматривалась к покупателям и уже многое знала о своих товарищах по работе.

Продавцы сходятся к магазину перед открытием. Раньше всех является комсомолка Маруся а яркой шапочке с помпоном, затем приходит толстая, добродушная кассирша Соломина и сразу начинает разговор о своих детях (их у нее не то трое, не то четверо), потом прибегает продавец нотного отдела Николенко, смуглый живой человек, влюбленный в музыку. Он виолончелист, и неплохой, иногда выступает по радио. Злые языки говорят, что в этих случаях он бывает щегольски одет и раскланивается перед микрофоном, прикладывая руку к сердцу.

Наконец Селивановский открывает магазин. Начинается утренняя уборка. Селивановский не отходит от прилавка. Ко мне он относился хорошо, но я поняла это гораздо позже, а в те дни попросту отчаянно трусила, когда замечала рядом Евграфа Михайловича. Мне все казалось, что заведующий посмотрит - посмотрит и скажет: «Иди - ка ты, девушка, подобру - поздорову, ничего из тебя не выйдет». Он называл меня на «вы», по имени - отчеству. Это было и приятно и еще больше тревожило: вот поставит меня к прилавку, и я растеряюсь, не сумею ни книгу найти, ни предложить ее.

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.