Чрвонец

В десять привозили с базы новые книги, дежурный отбирал образцы, и продавцы по очереди знакомились с ними. Селивановский устраивал целые экзамены: «Название, автор, цена, кому можно предложить, что в книге интересного, нового».

Я с тревогой думала, что не отвечу ни на один вопрос, когда очередь дойдет до меня, но Евграф Михайлович меня не спрашивал. А между тем я уже начинала любить эти новые, еще пахнущие типографской краской книги. Возчики сгружают пачки книг, шелестят листы фактур, все выше поднимаются штабеля из книг. Сейчас можно будет сорвать с пачек бумажные обертки и с радостью обнаружить томики знакомых стихов, темные гравюры, рассказывающие о жизни Бенвенуто Челлини. Но вот мелькает фамилия еще неизвестного мне автора. Сердце так и обожжет название не читанной еще книжки: «Хорошо?» Я держу эту книжку в руках и верю, что она расскажет о самом важном. Если бы меня поставили сегодня к прилавку, я протягивала бы ее каждому: возьмите, читайте!

А в руках уже новая книга... Какие же просторные горизонты у мира! Сколько я могу знать и увидеть!

«Купите «Железный поток», - скажу я, назову цену и получу чек. Все так обыденно и просто. Но я знаю, что вечером, раскрыв эту книжку, человек переживет несколько часов огромного душевного волнения, в чем - то станет иным, лучшим и взглянет на мир иными глазами.

Я люблю эти книги, что лежат на прилавках, стоят на полках, громоздятся штабелями на складе. Даже черная с золотым тиснением «Физика» Михельсона, белые с красным росчерком книжки «Библиотеки рационализатора» - каждая по - своему волновала меня. Их ждут. Они должны попасть к людям.

К середине дня торговля оживлялась. Покупатели толпились у прилавков. Это был народ, жадный до хорошего. Учащийся требовал учебник. Бабушка говорила о дне рождения Маечки и искала «Мойдодыр». Бородач в широченной борчатке извлекал целый список и обстоятельно рассказывал о том, что в город ехал по своему семейному делу; а пчеловоду нужна книжка о подкормке пчел; избач не велел возвращаться без Пушкина и Гоголя.

Книги Пушкина и Гоголя никогда не задерживались в магазине, но бородач недоверчиво оглядывал уставленные книгами полки и требовал искать получше.

Прибегали рабфаковцы. Покупали не много, смотрели все. Бережно листали дорогие издания, со вздохом возвращали книгу: «Хороша, да не по карману!»

Здесь знали и любили книгу, знали и любили покупателя. В магазине даже время измерялось книгой. Не говорили: «в марте», «в июле», - а говорили: «Когда нас завалили «Дорогами и мостами», «Когда вышла «Тысяча и одна ночь»...»

Я ожидала той минуты, когда наконец - то встану лицом к лицу с покупателем, и боялась ее. Завидовала комсомолке Кротович, ее спокойствию, ее умению. В горячий момент она не знала усталости.

- Дайте чек на «Чапаева» Фурманова, - просили ее.

- Что новенького по нормированию времени?

- Вчера у вас был Шиллер.

Просили книгу, она давала пять, и три из них оказывались нужными. Вот так хочу работать! Именно так!

Селивановский много внимания уделял выставкам. Они должны звать, убеждать, заставлять думать. Планы выставок всегда горячо обсуждали. Мне тоже хотелось вставить свое слово, но я боялась ошибиться и ждала, когда же Селивановский привлечет и меня к этому делу. В конце первой недели он предложил мне помогать Кротович. Мы с ней долго чертили, вырезали. На одном щите появилась горячая красная надпись «У нас». Под нею были изображены леса новостроек, фигуры молодого рабочего и колхозницы, тут же были помещены книги, звавшие к овладению знаниями, к ударной работе на всех фронтах, а другой щит имел мрачное название - »У них». Капиталист в цилиндре на переднем плане, тюрьма и цепи в глубине и книги с названиями, полными горечи и боли.

... Наконец наступает долгожданный час.

- Становитесь к прилавку, - говорит Селивановский.

Удивительно быстро летит этот день. Селивановский не подходит ко мне, только издали, одобряя, кивает головой. Зато Кротович, милая, заботливая Кротович, рядом. Она не мешает мне, и вместе с тем я чувствую, она готова в любую минуту прийти мне на помощь. Но этого и не требуется. Правда, я волнуюсь, теряю ножницы, вожусь с упаковкой, зато книги я нахожу быстро и даже пытаюсь покупателю своего возраста кое - что предложить от себя. День идет к концу. Я показываю двум девушкам сборники стихов, в это время Кротович подвигает ко мне огромную пачку книг, отобранную библиотекой: «Выпишите счет». Я принимаюсь за работу даже весело, не подозревая о той опасности, что таится в этих внешне безобидных словах.

Старательно выписываю каждое название, переворачиваю лист. Вот в моих руках последняя книга, и я... холодею: сейчас придется подвести черту, написать итог. А чтобы вывести этот итог, надо сосчитать два длиннейших ряда цифр. Счетами пользоваться я не умею. Чувствую, что у меня начинают дрожать колени. Нет, надо собрать всю свою волю и подсчитать в уме. Сначала копейки. Я принимаюсь за дело. Три двадцать прибавить шестьдесят - три восемьдесят... Вот с копейками покончено. Приободрившись, я принимаюсь за рубли и только теперь замечаю, что Кротович внимательно смотрит на меня.

- Возьмите счеты, - тихо говорит она. Счеты, проклятые счеты! Да разве я знаю, что с ними делать! Надо сказать: «Я не умею считать на счетах». Меня учили здесь всему. Селивановский часами беседовал со мной, посвящая в секреты будущей моей профессии. И только о счетах не вспомнил и не заговорил никто. Значит, надеялись, что я умею считать. И кому же придет в голову, что человек, окончивший восемь классов, никогда не прикасался к счетам?