Было на Запсибе

Жили мы тогда, конечно, коммуной, жили славно, и память об этом житье до сих пор светит мне в самые непогожие дни.

В начале мая я получил с факультета телеграмму – приглашали приехать на традиционный праздник, на День печати. Для порядка я повздыхал, конечно, и понарошку поныл: люди там соберутся сегодня в уютном клубе на Герцена, и кто туда только не придет, а ты в это время будешь месить тут грязь от промбазы до поселка... Но недаром же я сказал о славном нашем житье!

Под каким-то предлогом Карижский задержал меня на работе дольше обычного, а когда я пришел наконец домой, глазам своим не поверил: посреди маленькой нашей комнаты стоял стол, который ломился от местных деликатесов – рассыпчатой вареной картошки да первой черемши со сметаной, – а напротив висел на стене громадный лозунг: да здравствует, мол, советская печать, а также славные ее представители на ударной комсомольской стройке Запсиба.

Я стоял потрясенный, а друзья мои торжественными голосами наперебой вели репортаж:

– В нашем зале, украшенном транспарантами, появляются высокие гости...

– В президиуме вы видите...

В это время в дверь постучали.

Уже само по себе это было необычно. Кто и когда стучал в нашу дверь? Она никогда не запиралась, ее просто толкали рукой и что-нибудь такое дружеское кричали с порога.

И мы мгновение простояли в недоумении. Стук повторился, и на пороге вырос наш новый парторг:

– Не помешал?.. Вот они чем тут занимаются! Я думал, они в это время разошлись по общежитиям, с молодежью беседуют, а у них тут своя теплая компания...

Усадили его, конечно, за стол, и рюмку – то есть на самом деле граненый стакан – он ради праздника поднял, но глоток сделал совсем птичий и весь вечер потом над недопитым своим вином, хорошо еще, что оно у нас нашлось, так и просидел, чем, естественно, очень сдерживал ход нашего торжественного собрания...

Когда он ушел наконец мы стали наливать себе пополней, цель, ради которой устраивался праздник, давно уже была забыта, даже в Москву мы не стали звонить, а все рассуждали теперь о нем, о новом секретаре парткома. Продолжали говорить, когда укладывались, и, уже засыпая в разных углах, единогласно вынесли окончательное и бесповоротное: сухарь сухарем. Бедный Казарцев!

По стройке тогда уже пошли анекдоты, как Белый «воспитывает» Казарцева. Рассказывали, как решили они вместе объехать стройку, но на первом же объекте, увидев непорядок, управляющий разразился такой забористой бранью, что парторг повернулся и дальше пошел пешком. Трестовская секретарша Ниночка доверительно пожаловалась мне как-то, что Николай Трифонович форменно подступил к ней с допросом: уж не звонит ли она в партком, когда в кабинете у управляющего начинается подчас излишне горячий разговор?

Я тогда попробовал пошутить:

– А кто вас, Ниночка, знает?

– Бывает, он сам звонит – это другое дело, – будто сама с собой рассуждала все еще обиженная Нина. – Кто там сейчас у Николая Трифоновича? Я отвечу. Когда вообще не идет, а когда так просто бежит. Заткните, говорит, Нина, уши – я дверь сейчас приоткрою. Приоткроет легонько и вежливо хак: не помешаю, Николай Трифонович?

Бедный и в самом деле Казарцев! Был он человек добрый, самоотверженный и щедрый, его на стройке любили. И он тоже любил эту шумную ораву первопроходцев, где-то далеко оставивших и теплый дом, и налаженный быт, и маму, может быть, с папой. Любил и готов был ради нее и пострадать.

Где-то в высоких инстанциях затянули решение о строительстве клуба, а молодежи на стройке было уже вон сколько, где ты ее зимой соберешь, и тогда он дал срочное задание проектировщикам, снял с промбазы несколько лучших бригад и бригадирам велел по всем вопросам обращаться лично к нему. В то время он сам называл себя старшим прорабом, на строительстве клуба пропадал днями и ночами, и работа здесь шла в две, а то и в три смены – жаркая, как никогда еще до этого на стройке, работа.

Клуб строили рядом с деревянной танцплощадкой, и вечерами, когда там гремел оркестр, девчата-каменщицы покачивались на лесах в такт музыке, а здесь, на площадке, кто-либо из комсомольских штабистов на полуноте прерывал вдруг оркестр, и всем, кто был в это время на пятачке, предлагалось пойти и поработать на будущем клубе. И шли с радостью и еще как работали – громадный «Комсомолец» вынесли, что называется, на плечах в рекордный срок, построили его за двадцать девять дней. Окруженный пристройками, он и сейчас еще стоит на окраине поселка, как памятник тем далеким дням и памятник ему – первому начальнику стройки.

И сколько еще всего сделал для Антоновской площадки Казарцев! Но вот характер... Уж больно любил он крепкое словцо, без него, считал, и работа не работа.