И снова после кой-какого завтрака он надел белую рубашку и вытер травой ботинки. Долго причесывался перед осколком зеркала, глаза его словно запеклись, расширенные, глубокие, как ночная глушь чащи. Отец молча наблюдал за ним, находя что-то уже знакомое в скрытой собранности сына. Ну, конечно, когда-то, давно он сам вот так же... Как ее тогда звали?.. Забыл.

– Ты за грибами? Корзину не забудь, – сказал отец. – Как раз три дня прошло после дождя. Земля еще парная.

– Чего смеешься? – взорвался Валька. – Хитрый. Вот сам бы и сходил за грибами. Засиделся, небось. Погуляй, подыши. А мне надо туда... – Он проговорился и сник. – Подосиновиков тебе завтра натаскаю.

– А кто она? – осторожно спросил отец.

– Подсматривал, да?

– Успокойся, догадался. Ты считаешь, у меня такого не было? Зря. Валька поглядел на отца другими глазами: «И у него, значит, было. Все равно не так». А как «не так», он не знал.

– Я в спортлагерь, там соревнования, – ненужно соврал он.

Озеро было гладким и пустынным. Вскрикивали чайки. Валька взял только кормовое весло, чтобы не поспешать. «А как с ней сегодня заговорить? – думал он. – Про погоду сказать, а может, у нее карты есть. В дурачка сыграли бы». По мере приближения Валька все больше напрягался сочинить предстоящий разговор, но путного так и не придумал. За колышек привязал лодку и ополоснул руки. Пригладил волосы.

К дому Кати он приближался, как к обрыву. Тихонько ныло под сердцем. И вдруг он ее увидел. Катя мелькала среди деревьев, перебрасывая мяч, и смеялась дразняще и завлекающе. Ее пытался поймать спортсмен в олимпийке. Вот и настиг, и за руку ухватил, и обнял, отнимая мяч. А Катя заливалась. Катя и не увертывалась особенно. Это было так неожиданно, что Валька сгорел на месте и даже охнул вслух, точно случайно ушибся. Катю и спортсмена скрыла чаща, но смех еще долетал до Вальки. Долетал, долетал, долетал...

Валька заплыл в камыш и сидел там отверженный и одинокий, спрятавшись от чужих глаз.

Больше в спортлагере он не показывался. Один лишь раз задержал лодку у берега, но и то на какую-то минуту и тут же, круто развернувшись, расплеснул веслом воду. А однажды ему показалось, что кто-то зовет с того берега. Ва-ааль-ка-аа... Однако он не откликнулся, потому что не поверил: мало ли кому захотелось побаловаться, может, просто потешается веселый человек.

Не поверил Валька»

И опять они остались вдвоем с отцом. Слава богу, не говорили о том дне, словно его и не было, а тут еще погода испортилась. Озеро покоробилось, потухло, ветер засвистал в осоке, но было сухо, и только постоянный сумрак угнетал душу. Напрасно кричала марийка: «Молочка ната?» Валька делал вид, что не слышит. Долбленка уходила к тому берегу.

Валька ждал мать, но она будто вовсе забыла о них. Отец ходил заросший, угрюмый, как озеро в пасмурную погоду. Уже прошли все сроки, и солнце стало падать к осени, мать не приезжала. Расспрашивать о чем-то отца не было смысла, и Валька замкнулся а себе, пропадал на Глухом озере или у Чертовой мельницы. Старая, почерневшая мельница заброшенно стояла над ручьем, всегда тихая, поросшая коричневым мхом. Но в амбарах еще летала белая пыль, и стены были гладенькие, неистлевшие. Валька садился на теплое, сухое дерево, обхватывал руками голову и раскачивался, как глухой, старый человек. Он не мог забыть Катю, и ее смех все толкался в ушах, беспокоил, и отвыкнуть от него было нельзя. Валька вырезал ножом ее имя особыми, летящими буквами и смахнул древесные крошки. Он привыкал быть несчастным. Чертова мельница поскрипывала, и в пустоте слышались одинокие шаги. Валька вскакивал и глядел куда-то вверх, и ему мерещилось белое, обсыпанное мукой лицо мельника. «Наверное, тоже кого-нибудь любил. Вот и ходит, хотя сам покойничек...» Под крышей захлопала крыльями птица, и посыпался сор.

А когда пошли затяжные, беспросветные дожди с нескончаемым шумом деревьев, всхлипами воды и черной тоской сырых вечеров, они стали сворачиваться, молчаливые, похудевшие в какие-то три дня. Валька бросил в озеро монетку и крикнул сильным голосом странное, дикое прощание:

– Аа-уу-оой!

Город их встретил пустым домом и листком бумаги на столе. Почерк был мелкий, скачущий. Отец читал, стоя, не раздевшись. С плаща капала вода. Под ногами темнел паркет. Дождь бил по окну ветреными порывами, и огни фонарей метались, как испуганные окуни. Валька прислонился к стене – он сутулился, как отец, – и все смотрел на иссеченное стекло: где-то осталось озеро, и там сейчас широко шатает деревья, где-то промокла Катя, и в избушке холодина, а перед ней лежат его турецкие сказки...

– Чего она пишет? – спросил Валька и сжался отчего-то.

– Кто?

– Мать.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.