– Ака, – кивала марийка и отталкивалась веслом.
Он следил, как ловко она работает легким деревом под синее журчание воды, удаляясь наискосок к спортивному лагерю. В мужнином сношенном пиджаке с большими плечами она была похожа на суровую птицу, нечаянно опустившуюся на лесное озеро.
– Эй! – раздавалось у другого берега. – Молочка ната?
Ни с кем, кроме отца и марийки, он не разговаривал. В груди собралась звонкая пустота. Он одичал, как волчонок, привыкая жить как попало. С озера возвращался часам к двум, вконец пропеченный солнцем.
– Проголодался? – спрашивал отец.
– Пойду половлю раков. А ты костер готовь, – отвечал он прорезывающимся баском. – Вот по кружке молока хлопнем, а?
Они чокались алюминиевыми кружками, оба в плавках, ошалевшие от жары. Говорили мало. У каждого было свое дело. Один чего-то там писал и в пекло и в дождь, другой по возможности обеспечивал еду, потому что каша и суп из пакетов осточертели. На уху Валька обеспечивал окуней, на ужин – раков.
Он выходил из палатки на берег, надевал маску и ласты, и начиналась охота. Через полчаса приносил целлофановый кулек раков, а на костре уже закипала вода в котелке. Вот была житуха! Рай. А раков они любили оба и творили еду, как молитву, сидя у древнего огня, озаренные всплесками пламени. А наверху гулял ветер.
– А чего, тут можно всю жизнь прожить, – говорил Валька. – На зиму дом поставить, лес и прокормит. Люди-то жили.
– Давно. Теперь не протянешь.
– Я бы лыжи широкие сделал. Тут лес дикий.
– Говорить разучишься.
– Ну да, сам с собой бы разговаривал.
– Дурачок ты.
Валька верил, что он смог бы протянуть зиму в одиночку. Его мускулы наливались силой, грудь была крепкой и гудела, как колокол, если ударить кулаком; ее украшал недолговечный талисман – красные клешни рака. Он не чувствовал усталости и бродил по лесу наугад, без троп, не вздрагивая от внезапного шороха. Он знал, дом – на юге, и спокойно углублялся в чащу. Ни разу он не заблудился, не ощутил тайной жути, а однажды возвратился в потемках, неся целый пучок прутьев, сплошь утыканных белыми грибами. Жизнь его была свободна от каких бы то ни было сожалений.
Потом началось это...
В одно из воскресений Валька переплыл на лодке в спортивный лагерь. Белая рубашка горела на черной коже. Что-то его потянуло на тот берег, и приоделся он по такому случаю, словно отправлялся в гости. «Валенок прифрантился», – сказал сам себе. Он сел на лавочку около пустынного футбольного поля и немного заскучал. И тут кто-то подкрался сзади и закрыл ладонями ему глаза. Плотно так затворил и задышал на затылок. У него не было здесь знакомых, и Валька удивленно хмыкнул и поискал руками в воздухе. Услышал скоренький, рассыпчатый смешок, и душа его замерла, и сердце ударило глухо и напряженно. Смеялась девочка, и, судя по всему, смелая и напористая. Валька осторожно дотронулся до запястий, но она и не собиралась отнимать рук, а, наоборот, сдерживая набегающий смех, посильнее сжала голову, и перед Валькой начали всплывать цветные круги. Он легонько привстал, но девочка придавила локтями плечи, и больше он не двигался, решив, что скоро ей надоест.
– Кто? – хрипло сказал Валька.
– А что на этой ниточке? Неужели крестик? Вы верите в бога, Хоро-хоркин?
– Хватит, – взмолился он. – Нельзя ж так долго.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.