Букинист на Университетской

– Я один могу ведро усидеть. Пошли, у меня лодка на берегу. Ты как сюда?

– Приехала – и все. Буду жить. Вон домик, дверь раскрыта. С мамой, не одна. А клешни царапаются. Спасибо тебе, Хорохоркин.

– А я с отцом на том берегу. У нас одиночество.

Он заволновался, шагая чуть позади, раскачивал руками и краснел от близкого присутствия Кати. Как он ее увидел, так и случилось с ним приятное превращение: он ощущал каждый упругий мускул, горячее, захлебывающееся сердце и говорил, выделяя всякое слово через усилие, спотыкался о невидимую преграду, спешил невпопад, и от его былой серьезной уверенности не осталось и следа. А Кате еще все было в новинку – и медные сосны, и сквозь них блистающая вода озера, и глубокая тень леса, – она аккуратно ступала узкими туфельками меж взбухающих корней, словно вовсе позабыв о настороженном спутнике, и в лодку запрыгнула неловко, боязливо вскрикнув, и тут же вцепилась в скамейку.

– А у тебя лодка не течет?

– Не бойся, – сказал он. – Спасу, если тонуть начнешь.

– А я не хочу тонуть. Я не умею плавать.

– Научу, – вдруг пообещал он. – Пловчихой станешь.

Валька покачал лодку, с удовольствием наблюдая ее моментальный испуг, и улыбнулся в первый раз свободно и широко, благодарный неизвестно чему.

Небеса и озеро были одного цвета. Деревья вплотную подступали к воде, и затаенная прохладная тень лежала на плавающих листах водорослей. Светлые пузыри поднимались со дна, как чье-то странное дыхание.

– Это дышат раки? – сказала она. – И где они там живут?

– В норах. А бегают, знаешь, как быстро. Ух, даже не поверишь, удирают во все лопатки. Говорят только, что они пятятся. Получше зайцев драпают. Но им не удается меня перехитрить. Я сразу по два ловлю. А то такой молокосос попадается, глядеть смешно. И я там хохочу под водой, а наверх пузыри идут.

Потом он ловил раков, а Катя стояла на берегу с целлофановым пакетом. Азарт охоты скоро захватил и ее, она принималась то бегать по тропе, то скакать.

– Наверное, хватит, – сказала Катя. – Вылезай, Вот мама удивится. Мы никогда не варили раков. А я скажу, это тебе от Вали Хорохоркина, он очень умелый мальчик и никого на свете не боится.

– Скажешь! – Валька сидел на корме, сжавшись в замерзший комок. – Только раков в кипяток опускайте, а то страдают они. Долго умирают.

Катя перебралась в лодку, ухватясь за мокрого Вальку горячей рукой, и будто нарочно испугалась, он придержал ее, и отчего-то оба почувствовали неловкость.

На прощание Валька дал Кате почитать турецкие сказки и сказал:

– Завтра приеду, ты не скучай.

– Ага, – кивнула Катя.

Ночью он спал плохо. Прогретая обшивка дома слабо потрескивала, остывая, и Валька просыпался от густой духоты. Он думал о Катея Глухая темнота шелестела и вздыхала. Валька чутко прислушивался к движению ветра, вольному шуму деревьев, угадывая ночное время. Ему не терпелось обрадоваться новому дню. И все-таки, не вытерпев, он поднялся засветло и спустился с удочками к озеру. Благо, еще со вчерашнего утра остались ручейники, личинки стрекозы. Валька уселся на мостках, не помышляя об удачной рыбалке. Перед ним на рассветающей воде улыбалось удивленное лицо Кати. И Валька пытался осмыслить неожиданное обновление, которое принес исчезнувший день. Но каждое слово помнилось, витало в воздухе, окрашенное голосом Кати, и он бы мог с ясной точностью воспроизвести даже самый незначительный жест девочки – и то, как она вела, забавляясь, рукой по воде, и как взмахивала целлофановым пакетом, и как держалась за его плечо, склонясь нечаянно к лицу. И вдруг Валька затосковал, да так сильно и всеохватно, что ощутил собравшуюся боль в груди. Пустая лодка качалась у мостков, пустые серенькие тени пробегали по земле, но впереди был целый день ожидаемой жизни, обрызганный легкой, прозрачной водой и солнцем, и Валька успокоился, в который уж раз возобновляя промелькнувшие события дня. Подле них и время расходилось быстрыми кругами и небо поскорее набирало живительного света. По осоке заструил парок, плеснула рыба, дремотно задышала земля. Клева не было, да Валька уже и не следил за поплавками.