— Тогда считай двести шагов, и постелю я тебе телогрейку.
Ее пугнуло это коротенькое «постелю», но она постаралась потеснить смутное представление о незнакомом предчувствии, которому все равно когда-то сбыться. Ей удалось пригасить врожденную настороженность перед тайностью, отвлечь себя. Она шла на огонь и шевелила губами, считая.
Егор бросил на траву телогрейку. Остался в фуфайке. Пламя не добегало до них теплом, но глаза согрело.
— Ты в фуфайке, — сказала она. И засмеялась.
Рушан произнесла, пробормотала это мимолетное слово точно так же, как произнес его перед ночной дорогой он, Егор: «Ты плотно оденься, а то сырость падет. Я, вишь, в фуфайке да телогрейке, пройми-ка росой...»
И глядели они на огонь, припадающий к земле жаркой кудлатой головой. Ночь одела видение перепархивающим дымом, взметенными искрами, оттого оно и воспринималось не просто пламенем, а живой, неслабеющей силой.
— Без огня все померло бы, — сказал Егор. — Глядеть на него, не наглядеться. До чего волшебство. На земле неземное.
При нем плавал жалкий светляк сигареты, коротко освещал лицо, укрупненное ночью, нереальное лицо, всплывающее точно ниоткуда. И пробились слова:
Я не ведал в жизни страха и не шел на поводу.
Зло — не сват, вражда — не сваха,
чуял сердцем я беду.
Вот и дол вокруг распахнут.
Вся в крови моя рубаха.
Я по полюшку иду,
под уздцы беду веду...
Голос его взволнованно, сбиваясь на хрипоту, падал в ночь, и та подхватывала распев, не отпуская к высоте, — так поле прижимает птицу к траве, притягивает крылья книзу, когда густеет сутемь.
— Ты поэтом хочешь стать? — спросила Рушан.
— Я и есть он. Запишу и отнесу, чтобы книжкой... У меня сложностей не будет. Я знаю, для чего это мне.
— Больно ты скорый, — сказала Рушан задумчиво. — Тебе сразу подавай.
— Чего сразу?
— Да все. Меня вот обидеть не боишься.
— Не стремлюсь я к обиде, — тихо ответил он. — Для того сюда увел, чтобы ты живое не с чужой руки брала, а сама. Увидел тебя, с чего и жалость подошла. Ступала ты, может, как по кочечкам, а все гладко было кругом. Растерялась перед пустотой, а ее-то и не было. Полнехонький ковш поднесли тебе: «Пей, девка!» А ты поморщилась. Вот и жалость. Надо же ко всему щекой приласкаться, сердцем вытерпеть. Ну, чего страшного? Видишь — ночь, дальше — огонь, и ты не хворостина. Мне даже, знаешь, как интересно чуять себя.
— Ты со мной, как с маленькой...
— Скажу, скажу... Привяжу-ка я тебе бубенчик, чтобы не потерялась.
— С ума сошел, — сказала Рушан.
— Пощупай, какой он. А как звенит! Я его из дому унес, нет-нет да послушаю. А теперь тебе дарю. Где он только не был, и в океане даже купался. Бери бери, спрячь куда, но не вздумай выбросить. Безделица, а со смыслом.
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
Очерк о Викторе Горбатовском
Приглашаем на воскресник
В гостях у оленеводов