Бубенчик

— Брось ты эту волынку! Одному-то мне как же?

— Я тоже один.

— У тебя появится, молодой.

— Была, — сказал Егор. — Не пришелся.

— Этого добра бог навалил с верхом — и для беды и для праздника. Лихоманок больше. Гляди, обнищаешь, концов не соберешь. С учебой-то крепко?

— Крепко.

— Как знаешь. Бабу приведу к хозяйству, не осуждай. Наутро провожались...

Через год на осень Рушан заневестилась, блеснула колечком.

Егор перевелся на заочное и пропал.

Бубенчик смолк. Где там расслышать его лепет в суматохе дел. Егор набирал силу. Село знал как мать родную. А к университету наведывался от сессии до сессии. Мельком справлялся: жива... дочь родила...

6

Но однажды, когда протолпились дни, сложившись в годы, — однажды посыпалось дождем в поле. И пробился какой-то неясный голос, зазывающий, бедный, — то ли там песня была мучительная, бесслезная и бессловесная, что и звук-то как будто примерещился, не проявившись до конца. А только — звон был. По всему пространству как дохнуло.

Егор лежал у огня, видел зернистое небо, черное, затаенное, — откуда и дождю быть? — обдумывал житье-бытье, скорее нескладицу. Мотает почем зря по земле, однако нужда: пи-са-тель. Эх-хе-хе, выломило из дуба ясень! Где и жить — все равно вроде...

И тут проросло, заплескалось издали, защемило: песня ли такая странная, бубенчик ли...

На другой день поехал в город. Как ветер, пронесся по друзьям. Молва ухо настороже держит и ведет куда надо.

— Егорша! — ахнула Рушан, суеверно пятясь от раскрытой двери. Девочка светленькая за подол ухватилась.

— Одна?

— Сам видишь... Садись, садись... Раздевайся.

— Не потерялась. Потускнела маленько. Зашибло?

— Ты и не изменился, — застеснялась Рушан.

Он походил взад-вперед по кухоньке, в комнату не пошел.