— Видеть оно вижу, а ждать утомился, годов мне много, скоро на пенсию. Выкатываемся за село, оставляя позади цокот колес о жесткий асфальт улицы и собачий лай, почти беззвучно едем по мягкому проселку, и во все стороны открывается нам сизо-знойное пространство. А вот пахнуло вроде бы влажностью. Солнце явно пошло на убыль, уже искоса оглядывает землю, и лошади, раздувая ноздри, всхрапывая бодро, ловят неведомо откуда веющие ветерки.

Я догадываюсь, мой кучер правит в обратный путь, вот и лошади почувствовали это, взбодрились, сами перешли на трусцу, и поедем мы открытой степью, понемногу закругляя наше путешествие.

Ах, степь! И что, казалось бы, в ней мне, рожденному далеко на востоке, жившему среди гор да у моря? Ан нет, не чужды мне эти равнины с островерхими скифскими курганами по увалам, ковыльным свечением трав, терпкими ветрами, запирающими в груди дыхание... Потому что здесь обитали мои предки — с того самого времени, когда Екатерина Вторая переселила в дикое прикавказье неспокойных запорожских казаков — черноземы пахать, границу держать.

Тяжка была жизнь переселенцев, гибли они в схватках с кочевниками, мерли от непосильного труда и неведомых доселе болезней. Но выстояли, подняли сохами метровые залежи черногумусной, могутно-плодородной кубанской земли, засеяли. И заколосилась невиданной силы пшеница, и отстроились, укрепились, зашумели праздниками казачьи станицы.

Можно ли покинуть землю прадедов, отцами завещанную сыновьям?

Мой дед Иван покинул. Год шел он на Амур — посмотреть, какие там охотничьи угодья, ибо, как теперь мне известно, жил не столь землей, сколь охотой — был из тех казаков, кто «родился в седле» и с него же добывал пропитание. Понравились Ивану приамурские степи и тайги, обильные непуганой дичиной и зверьем. Год шел назад. Его уж было и потеряли.

Уговорил дед других, менее усидчивых казаков, несколькими семьями снялись «на восток» (было это в конце прошлого века). Ехали на телегах, со всем возможным скарбом, гоня следом коров, везя в клетях птицу, иную живность. Где-то в Сибири зазимовали. А по весне пришлось сеять пшеницу и ждать урожая — без своего хлеба далеко не уйдешь! Двинулись дальше уже без коров и прочей домашности, частью павшей, частью выменянной на лошадей. Хоронили по пути стариков, измученных цингой и малярией детишек. И только к исходу третьего года увидели наконец широченную мутную воду Амура, поклонились ей и принялись строить землянки.;.

Спустя годы бабушка рассказывала, как тосковала она по Кубани, ее легкой землице и теплым дождям, как натерпелись они и от зим с трескучими морозами, и от хунхузов, разорявших станицы, угонявших за Амур скот... Но и здесь, конечно, укрепились. А дед...

— Опять задумался, уважаемый? — окликает меня Алёля и тычет кнутовищем вправо. — Глянь туда, чего видишь-понимаешь, ежли интересуешься?

Гляжу, домысливая про себя: «... а дед Иван так к земле и не пристал: сходил на первую мировую уже амурским казаком, вернулся с георгиевским крестом за храбрость, да и проохотился до своей кончины в начале двадцатых...» — домысливаю и рассеянно гляжу вправо.

Там поле с зелеными межевыми строчками, явно поливное, а вот замечаю желто-золотистые холмики, догадываюсь — горки ссыпанного, чистого репчатого лука.

— Корейцы, — поясняет Алёля, — нанимаются и выращивают. Сдельно. Из разных мест приезжают на своих колесах.

У лесополосы с десяток легковых автомобилей, палатки, дымит костерок. А по всему полю, ловко передвигаясь на корточках, трудится стар и мал, здесь и усохшие морщинистые старушки, и несмышленые мордастенькие карапузы — каждый копошится, делает что-то посильное. Молодые женщины носят корзинами лук, мужчины выкапывают его из земли лопатами и ровно укладывают на бровки рядов. Ни спешки, ни суеты, без покрикиваний и, кажется, в полном молчании.

— Выгодно им, Алексей Иванович?

— А то ж. И им, и колхозу. Такая это культура, наплакались с ней председатели, не растет в бригадах, индивидуального подходу требует — как для себя. Теперь освоили, «корейский овощ» называем. Они тоннами его выращивают, в свободное время — отпуска, отгулы разные берут, семьи вот привозят.

— И указаний не ждут, и обеспечивать их чем-либо не надо?

— Дажеть концертов не просят. Приехала самодеятельность, давайте, говорят, выступим перед вами, так они с поля ни шагу. Подивились артисты такой некультурности, в нормальные трудовые бригады уехали.

— Вот что делают «живые деньги»! — смеюсь я.

— Жисть ломают! — смеется и Алёля, поворачиваясь ко мне и предлагая пива. Я отказываюсь — пиво не утоляет жажды, после его вязкой горечи еще больше хочется холодной воды или крепкого горячего чая. — Може, чего поградуснее желаете? — подмигивает мне Алёля.

— Не герой, — отвечаю, — чтоб градусы да при таких атмосферных градусах... Кстати, как у вас тут восприняли антиалкогольные постановления?

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.