По случайности эти заметки были начаты в День Победы — день, когда каждый, кто жил, существовал на свете в годы минувшей войны, снова и снова думает: люди делятся на две части — у одних война в памяти, другие знают — она была. Моему поколению, родившемуся в 30-е годы, время щедро отмерило похоронок и безотцовщины, и праздничная бездонность майских дней сорок пятого — тоже с нами; тут свое, пусть и не такое уж великое, прикосновение квоенному огню. Но велико ли при этом знание, постижение, наконец, осмысление войны?

Едва задашь себе этот вопрос, задумаешься: а что же помогает живо — до болезненной остроты — ощущать события такой давности, видеть их подлинный смысл, — и в числе «возбудителей» сознания неизбежно обнаружишь книги Василя Быкова.

Они принадлежат людям всех возрастов и самого разного духовного опыта. Они — теперь это очевидно — вошли в народное сознание, стали его неотъемлемой частицей.

Есть масштаб дарования, есть его природа. Есть, наконец, проблема реализации творческих данных писателя, проблема реализации каждого из его замыслов. Чисто по-читательски разные книги В. Быкова воспринимаются, естественно, по-разному. Только можно ли не прочесть каждую новую книгу Василя Быкова?

С ним трудновато общаться — он не принадлежит к числу людей, свободно, просто открывающихся навстречу собеседнику. Заговоришь, задашь вопрос — к тебе доброжелательны, и все же возникает ощущение, что отрываешь человека от какой-то постоянной, непрерывной работы. Ощущения же такого рода мало способствуют легким контактам.

И в книгах его бессмысленно искать легкость стиля, летучесть мысли, сюжетную завлекательность — пусть и во имя благих намерений. Мне довелось читать еще в рукописи повесть В. Быкова «Карьер» — это самое «горячее» его произведение, опубликованное месяц назад. Трудно шло это чтение, и все казалось, что обстоятельность такого письма несколько излишня, а вдруг пришло чувство, которое не назовешь иначе как оцепенением: зримо, явственно открылась бездна человеческой трагедии — проваливаясь в эту бездну, найдешь ли силы для отмеренных критических соображений? В каждой вещи писателя есть этот странный нерв, спрятанный более или менее глубоко. Прикосновение к нему обжигает всегда. Суть его, наверное, — обнаженность, оголенность самого человеческого существования перед грозным и беспощадным механизмом войны.

Серьезное творчество не может быть выставкой запрограммированных шедевров. Доказав это, рабочая практика В. Быкова доказала и то, что ясность поставленной художником цели нисколько не мешает ей самой уточняться и видоизменяться со временем.

Василь Быков — всегда и во всем писатель «военный», один из ведущих представителей нашей «военной» прозы. Назвать его баталистом язык не поворачивается: изображаемые им бои и вооруженные схватки очень уж местного, а то и вовсе локального значения. В первую очередь изображается человек на войне? Да, формула эта безупречна и к В. Быкову имеет прямое отношение. Тем не менее есть же разница между первыми его произведениями и написанными совсем недавно. Судя по всему, война у белорусского писателя все сильнее проявляется как ненормальная, специфическая, но форма человеческой жизни, бытие человека во всей сложности его связей с окружающим миром. Связей, по необходимости спроецированных во «вчера» и в «завтра». Это уже то, что принято называть философией предмета. «Военная» тема выглядит у В. Быкова поистине неисчерпаемой и потому, что писатель доказал живую силу честной, негаснущей памяти о войне и ее уроках, и потому, что жизненный материал увиден им в исторической и социальной перспективе.

Увиден по-быковски.

Произведения одного и того же писателя — всегда сообщающиеся сосуды. Степаниду из повести «Знак беды», белорусскую крестьянку, для которой лучше сгореть, чем поклониться оккупанту, очень легко поставить рядом и с Сотниковым («Сотников»), просто неспособным на малейший компромисс с врагом, хотя речь идет о жизни и смерти, и с лейтенантом Ивановским («Дожить до рассвета»), который упорно, вопреки здравому смыслу стремится выполнить воинское задание, — и это притом, что судьей своим поступкам будет только он сам. Сам... Вот это момент важнейший: разнясь между собой, как и всякие живые люди, герои В. Быкова наделены удивительно объединяющим их естественным чувством собственного достоинства, тем пониманием человеческого, солдатского долга, что всегда выше простого подчинения приказу и даже моральным нормам. Есть выражение «бремя ответственности». Вполне ощущая его тяжесть, быковские герои сознательно делают ее все большей и большей для себя. Активные натуры, они привыкли действовать, а не выжидать, и это свойство человека, вызывая уважение, легко может поставить и его самого, и других людей в сложное, драматическое положение.

В произведениях В. Быкова до «Знака беды» действовали, как правило, люди твердых, ясных, в общем, уже сложившихся представлений о действительности. Мы большей частью могли только догадываться, почему эти люди именно таковы, что сделало их такими, да и подобные вопросы часто отходили куда-то на второй план. Слишком мощно надвигались события, требуя от героев быковской прозы предельного напряжения сил, ставя под угрозу саму их жизнь. Не имея времени для долгих и спокойных размышлений, они подчинялись некоему нравственному инстинкту, голосу совести, не давая взять верх мыслям о возможных и вполне реальных опасностях. И Степанида из «Знака беды» поначалу не приемлет оккупантов, появившихся на ее земле, чисто инстинктивно, с нескрываемой брезгливостью, что ли. Нормальная реакция нормального человека, вот только все становится ненормальным в окружающем Степаниду 'мире, и сама ее натура восстает против складывающегося порядка вещей, предвещая трагический финал.

Повести В. Быкова давно отнесены критикой к числу произведений, составляющих «литературу нравственного выбора», — речь шла о таком существовании литературного героя, когда он в предельно конфликтной ситуации четко определял свою жизненную позицию, обнажая глубины своего характера, своего естества; кратчайшим путем герой двигался к нравственному самораскрытию. Нечто подобное происходит и со Степанидой. События получают мощный изначальный толчок (как обычно в быковской прозе), уже ничто не может остановить их хода (так тоже всегда у В. Быкова), и то, что мы узнаем о Степаниде в процессе ее яростного противостояния незваным пришельцам, помогает проникнуть в цельный человеческий характер, в атмосферу первых военных месяцев, заставляет удивиться этому взлету человеческой души, когда, казалось, ничто ему не способствует.

Все ясно — и ситуация, и расстановка противоборствующих сил. Но писатель вводит в повесть эпизоды, воспроизводящие житье-бытье Степаниды и ее односельчан в предвоенное десятилетие. Так предметно воплощается авторская мысль о том, что жизнь человека на войне никак не может быть изолирована от его остальной жизни в самых разных ее аспектах и поворотах. Тому, как действует литературный герой и почему действует именно так, отыскиваются все более и более сложные объяснения.

Сколько было книг и кинофильмов, где безоблачное и голубое предвоенное небо вдруг затягивалось темными военными тучами, и люди, бросив свои радостные и веселые занятия, погружались в пучину войны. «До» и «после» июня сорок первого — реальность, и она отчетливо ощутима в «Знаке беды», только суровая интонация повести исключает идиллические картинки, к какому бы времени они ни относились.

Тридцатые годы — это ломка старых отношений в деревенской общине, а ломка есть ломка, и новое с трудом пробивало себе дорогу: были и объективные трудности поиска нехоженых социальных путей, и разного рода извращения принципа коллективизации на местах. Да и в конце тридцатых хватало всяческих испытаний; о многом Степанида вспоминает с понятной горечью, особенно о том, что людям, искренне отстаивающим начала новой жизни в деревне, далеко не всегда воздавалось по заслугам и на них обрушивалось трудное время... В деревне привычно думать, что разного рода новь и передряги чаще всего приходят «извне», и соображения эти Степаниду не обходят, но самое интересное в том, что она, вспоминая не такое уж давнее прошлое, никак не снимает с себя ответственности за все, что происходило, хотя и должности, и прав у нее особых не было — сельская активистка, каких тысячи и тысячи. Уже говорилось, что герой В. Быкова всегда принимал на себя максимальную ответственность — это его свойство приобрело в «Знаке беды» новый, несколько неожиданный и отчетливо социальный смысл. Степанида, простая, как принято говорить, крестьянка, наделена обостренным чувством социальной ответственности, ответственности перед людьми, и ее стремление найти свой способ сопротивления оккупантам, ее подвиг самосожжения никак не отнести к проявлениям одного лишь нравственного инстинкта.

Рядом со Степанидой, по мере развития сюжета обретающей все большую и большую монументальность, ее муж Петрок выглядит фигурой легкой, непрочной, по первому впечатлению трагикомической. О Петроке стоило вспомнить потому хотя бы, что он олицетворяет способность, даже готовность к житейскому компромиссу, а губительность его для человеческой души не раз и убедительно доказывалась писателем. Персонаж повести «Сотников» Рыбак — чуть л,и не имя нарицательное: здоровый парень, вполне добросовестно воевавший в партизанах, на наших глазах становится прислужником оккупантов и убийцей своего вчерашнего товарища. Есть в этом превращении неумолимая логика, есть и начало — первая, маленькая уступка обстоятельствам, есть и коварное самоутешение Рыбака, что обстоятельства эти удастся как-то перехитрить... Малопривлекательная в своей четкости модель человеческого поведения, если пользоваться современной терминологией.

Признаки этой модели явственно дают знать о себе в поступках Петрока. В отличие от Степаниды он пытается найти хоть какой-нибудь общий язык с оккупантами и полицаями и самогонкой от них откупается — то-то потешается Степанида над ним и его надеждами, что как-то «пронесет». В строгих суждениях Степаниды наличествует высшая правота, понять ее можно, принять же до конца все время что-то мешает (не в последнюю очередь то, что Петрок не спасает себя за чей-то счет). Они оба трудяги из трудяг, у них за плечами общая голгофа, как справедливо был назван каменистый холм, превращенный адовым трудом в способную плодоносить землю. У них общая судьба, общие беды и радости — и в самом обычном, и в самом высоком значении этих слов. Самые близкие друг другу люди вдруг начинают по-разному относиться к одним и тем же вещам, удаляться, уходить друг от друга — разве нет в одном этом взаимном отдалении боли и драматизма? Легко судить Петрока, только метания его должны быть поняты, и писатель, так часто и справедливо доказывавший, что поддаваться власти обстоятельств губительно, в самой формуле «человек и обстоятельства» делающий очевидное ударение на первом слове, заставляет нас присматриваться и присматриваться к слабому Петроку. Всяким ли обстоятельствам и всякий ли человек может противостоять? И коль Степанида взращена временем, то почему бы некоторые черты Петрока не отнести на счет времени — само собой, не в лучших его проявлениях? Снова и снова обращаемся мы к ретроспекциям в повести «Знак беды»...

Нужно немалое мужество, чтобы вслед за Сотниковым, за Степанидой подниматься к высотам духа, высотам самоотречения, убеждаться, что только в смерти не потеряют себя эти незаурядные и сильные натуры, проникаться чудовищной несправедливостью происходящего. А следить за мучениями доброго и слабого Петрока требуется меньше писательского мужества?

Нет, никак, не упрощает писатель жизненных вопросов. возникающих перед его героями. Как часто они хотят от жизни простоты и разумной ясности — и как часто не находят в ней ни того, ни другого, лишаясь покоя, испытывая все большее чувство тревоги и растерянности. Как ни труден бывает для человека выбор точного поведения и верной позиции — сама возможность четкого выбора кажется подчас благом быковским героям: так жестоко запутывают их реальные обстоятельства войны.

«Всегда он очень боялся, как бы силою обстоятельств не оказаться загнанным в угол без малейшей возможности к победе или отступлению», — сказано о главном персонаже упоминавшейся в начале этих заметок повести «Карьер». Начальник боепитания полка старший лейтенант Агеев раненным попадает в окружение, мучаясь поначалу от вынужденного бездействия. Мы успели познакомиться с ним в минуты трудного боя (самое начало войны!), успели оценить солдатскую честность и надежность этого достаточно обычного человека. «На его глазах гибли люди, рушились вековые устои и ставилось под вопрос будущее всей земли — как можно было сохранять спокойствие, мирно спать в этом тихом уголке Белоруссии, куда его занесла война?» Еще: «...до сих пор он был солдат и не в его власти было принимать значительные решения — решения принимались другими, ему же предстояло их выполнять. Здесь же он оказался в положении, когда сам стал начальником и подчиненным в одном лице, сам должен был принимать решения и выполнять их, что оказалось трудным и весьма непривычным». И еще: «Даже будучи раненным, он не имел права на спокойное житье под немцем...» Снова перед нами активная, жаждущая действия натура, оказавшаяся в ситуации, когда все поставлено с ног на голову. Но, судя по всему, даже у В. Быкова герой еще не подвергался таким мучительным испытаниям.

• Страницы:
• 1
• 2
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.