– А меня отпустите, – опять взмолился директор. – Меня уж дома потеряли, а на улице ночь...
– Пусть в морг позвонят, – усмехнулась Нина Сергеевна. И капризно вздернула плечи. Потом лицо ее просветлело, она что-то придумала:
– Ладно, идите, но только с условием...
– С каким? – испугался директор.
– Приведите в школу вашего Адика. Он что у вас, холостой?
– Конечно, конечно... – затараторил директор и поспешил к выходу. За ним еще кто-то вышел, не помню. Просто этих людей я не знал, а Олег меня не знакомил.
Теперь в комнате стало просторно – и сразу включили магнитофон. Зазвучал вальс, печальный и нежный, старинный. Я слушал эти звуки, затих, а в голове что-то медленно колыхалось, из прошлого. Что-то свертывалось в слабый клубочек, потом снова развертывалось. И вдруг я вспомнил, как этот вальс играл мой Ленька Шабуров. Он жил тогда прямо через дорогу, и мы с ним дружили, купались, рыбачили... А потом он от нас уехал. И я вспомнил, как шла по. Заборке машина, как в кузове сидел с, отцом Ленька, как на коленях у него стояла гармошка. За спиной у них громоздились какие-то мешки и кровати, а Ленька смотрел на дома, на заборы и перебирал легонько басы. Нет, это было невыносимо. Его провожала вся наша школа, и он сидел такой грустный, точно его хоронили. И вот поехала, заворчала машина. Она даже не поехала, а точно пошла пешком. А Ленька сидел в кузове и растягивал хромку. А глаза его кричали нам – прощайте, прощайте... И вот теперь опять звучал этот вальс, но уже не Ленькины глаза, а мои глаза кричали кому-то – прощайте, прощайте... Им оставаться здесь, а мне скоро ехать. Так, значит, значит – прощайте... Вальс был нежный, печальный, как будто летали надо мной осенние птицы. И опять в душе все напряглось – прощайте...
Я подошел к окну и стал смотреть сквозь стекло. Мне казалось, что я вижу деревья. Они качались и гнулись под ветром. Но почему ветер? Ах, да! Весна же там, за стеклом, и теперь с юга, с далеких теплых равнин, приходило к нам ровное, теплое, сокрушающее все морозы дыхание. И в этот миг сменились звуки – ворвался к ним какой-то «Араке». И под него сразу все пошли танцевать. А я хотел пойти на крыльцо, но меня кто-то затронул. За спиной у меня стояла Нина Сергеевна.
– Я вас приглашаю...
Она повела меня в танце и смотрела прямо в глаза. На руке у нее сияли два золотых кольца, потому ладонь была очень тяжелая…
– А я через год уезжаю! Не могу дождаться – так бы и полетела. В Москву, в Москву! И только туда!
– Если мечтаете, значит, сбудется...
– Я не мечтаю, я – деловая женщина, я – современная. У меня в Москве тетка похоронила мужа. Теперь одна на двухкомнатной... Она меня впишет на эту площадь. А если не впишет – прямо в метро буду спать возле урны.
– Значит, здесь надоело?
– А разве тут люди?! Нет на них Володи Высоцкого. Господи, как он ненавидел мещан! Я подам ему руку даже в могилу...
– Значит, поедете?
– Не говори! Так бы и полетела – прямо на крыльях или даже пешком... Как-то Олегу призналась – давай, мол, со мной, собирай чемоданы! А он же трус, его уже засосало...
– У Олега здесь – родина.
– Что, что, повтори? – Она закинула голову, засмеялась. – Родина там, где не зябко. А я тут мерзну все время, и, понимаешь, нет человека. Я ведь к Олегу тянулась. Фу, черт! Не то слово, тебе интересно?
Я промолчал, она продолжала:
В 11-м номере читайте о видном государственном деятеле XIXвека графе Александре Христофоровиче Бенкендорфе, о жизни и творчестве замечательного режиссера Киры Муратовой, о друге Льва Толстого, хранительнице его наследия Софье Александровне Стахович, новый остросюжетный роман Екатерины Марковой «Плакальщица» и многое другое.
Беседа с Виктором Потаниным