На обрыве

«А я улетаю, но скоро вернусь», – пела громко певица. И я открыл, наконец, глаза. Я был все в той же комнате и на том же стуле сидел. Но все равно... Все равно что-то сдвинулось во мне, распрямилось, что-то перестало мучить, терзать. Я точно спокойнее стал и сильнее, точно очнулся сейчас после какой-то

болезни, и теперь все прошло, и ничего мне не страшно. «Ехать, ехать! Надо обязательно ехать в мою Заборку! Надо испытать себя в большом деле – иначе зачем жить, зачем и рождаться... Надо, надо!» – все кричало во мне и рвалось из горла. А в груди стало... легко, легко.

И дышалось теперь тоже легко, и в голове не кружилось. Клавдия Ивановна принесла опять чай и позвала всех к столу. Олег подошел к магнитофону, нажал на кнопку.

– Вот хорошо-то. Не могу слушать, уши болят. Да хоть бы добро чье-то поставили, а то улетаю да уезжаю... А куда уезжать-то? Я тридцать лет тут живу и все еще не пропала. – Феша прищурилась и посмотрела на всех точно бы с высоты.

– А тебе сам бог велел сидеть в этой дыре. Тебе бы даже Москвы не понять, – отбрила ее Нина Сергеевна.

– А чё Москва? Я и в Ленинград езжу, я и в Свердловске бывала, меня и в Челябу приглашали два раза, так что... так что вы, Нина Сергеевна, в меня сильно не тыкайте, а то у меня тоже остры локотки. Мне вон даже Клава и то «вы» говорит...

– Надо же! Мадам Фу-фу с городской окраины. А что имеешь-то, чтоб на «вы» навеличивать?

– А что имею, то все при мне. И под меня не подроетесь. – Феша стала мять ладони и похрустывать пальцами, потом платочек сняла с головы и тоже стала мять в руках этот темный платочек. Волос на голове у ней было немного, но все они были свернуты в аккуратную ладную шишечку. И теперь Феша смахивала на учительницу, которая занимается с первоклашками. Она сидела чистенькая, опрятная, как светлая синичка на жердочке. Еще миг – и чирикнет, улетит. Но она повторила снова ровным, сдавленным голоском:

– Что имею, то все при мне. И ты, девушка, не указывай... Нина Сергеевна засверкала глазами:

– Да брось ты мне в глаза капать! Да много ли тебе надо, чтоб полы мыть да занавески стирать? Да хватит уж – прямо нервы все потеряла!

– А зачем нервы терять? У нас тут не принудиловка, никто никого не неволит. Встала бы, да оделась, да ушла бы поране – вот бы и нервы целехоньки. – Феша расправила на коленях платок и надела его, подвязав крепко под подбородком.

– Ну ладно, – вздохнула Нина Сергеевна, – я плохая, а вы хороши... – Она притворно всхлипнула, потом выдохнула сигаретный дым прямо Феше в лицо. Та заморгала испуганно и затрясла головой:

– Карта те в руку, бесстыдница! Я и так здыхать не могу. Весь денек не ложилася, не знаю, как до постели доковыляю.

– А вы идите в свою отдельную... У вас же есть номер «люкс». И у дочери вашей тоже квартира трехкомнатная. – Нина Сергеевна подчеркнуто назвала ее на «вы» и захохотала, как будто смешное увидела. Но этот смех повис одиноко, печально, а у меня сжалось сердце, и опять захотелось уйти. Но встала Феша со стула. Губы у ней подрагивятти.

– Знаешь чё, девушка! Ты на меня не кати. Я тебе не погибалка какая, за меня и люди заступятся. – Она покраснела и стала трогать щеки, точно они у ней распухли и заболели. – И к дочери не посылай меня. Этот огород не ты городила, не тебе его разгораживать. У моей дочери уже трое ребяток, да муж есть, да свекровь лежит – ноги не ходят, не движутся. И каждому из них угол надо, да отдельную кровать, а я не хочу, милая, к ним на загорбок. Они, конечно, примут, не выгонят, но я сама не хочу. А тут я никому не мешаю. И все ко мне с уважением...

– Счастье какое... – Нина Сергеевна покрутила головой, призывая всех нас в сообщники, но никто не поддержал ее, никто не откликнулся.

– А мне и счастье! Люди уважают – и ладно. И дни длинней кажутся. Мне уж теперь кажна минута, как божий дар. – Она замолчала, передохнула. Краснота на лице стала спадать. Да и голос стал ровнее, спокойнее: – И не надо бы тебе надо мной выкомуривать. И хоть бы позаочь, без меня, а то прямо в лицо мне садишь и садишь. А еще комсомолка. Ну как же так?!

– Не твое дело, техничка Феша! И не тебе учить меня, переучивать. – Нина Сергеевна задышала шумно, сердито, и все тело ее точно задергали. Ресницы у нее не мигали, а глаза стали, как яблоки.

– Нинка, кто тебя укусил? – вмешалась Елена- Прекрасная. – У тебя глаза скоро вылетят. Кто их пойдет собирать?

Нина Сергеевна захохотала в ответ грудным нехорошим смехом. Все ее тело опять заколыхалось, задвигалось, и только сейчас я заметил, какая она – большая гора.