Март – месяц света, и этот свет и на душе и на небе. Он даже вечером не проходит, не тает, и ты стоишь в поздний час у окна, а за стеклом что-то тягучее, светлое, голубое: не то туман, не то тени каких-то небесных деревьев. И ты глядишь на это, вздыхаешь, а в горле больно, больно, как будто перед слезами...

Так и было:, я носил в себе тяжесть. А может, это не тяжесть – просто мне захотелось сделать поступок. И я его сделал, решился, а теперь болели нервы, терзались. Три дня назад я поехал в облоно и попросил себе назначение. И на меня сразу написали приказ, похвалили: так я стал директором Заборской школы. Эта Заборка – моя родная деревня. От нее до города семьдесят пять километров. Ну и пусть: перебьемся без города! Но жена моя рассудила иначе. Я пытался с ней говорить, я пытался доказывать, но она откидывала голову и смеялась. И этот смех – надо мной. Надо мной – дураком, и мне было страшно. Вот и сегодня все повторилось, как в старом фильме: я стал хвалить эту деревню. расписывать, а жена схватила себя за виски и зашаталась от хохота. А глаза были больные, тяжелые. И все это влилось в меня по невидимым проводам...

С таким настроением я и вышел в тот вечер. Хотелось отдохнуть немного. забыться, и я шагал вперед, без разбора, а весна была уже где-то рядом, близко-близко, на расстоянии дыхания. От снега пахло спелым арбузом, и этот арбуз кто-то ломал все время, разбрасывал, и я стал пьянеть, закрывать глаза.

Так незаметно я дошел до реки. Даже не понял, когда дошел. Но только отупил на обрыв – чуть не вскрикнул: да где же я?! Что со мной?! Впереди мерцал"и искрился снег, а над снегом скользили плавные тени – то шли тени от облаков. Я взглянул в небо и вздрогнул: луна висела какая-то тихая, огненно-рыжая, как лиса. Но так было недолго. На мою .тису надвинулось облако, и она сразу спряталась и ушла – и в тот же миг на реке потемнело. Над головой у меня зашумели деревья. То шумели, качались высокие тополя. Они росли, поднимались прямо на взгорье, а рядом с ними стояла музыкальная школа. Она была сделана из красного старинного кирпича и вблизи походила на маленький замок. В этом замке обитал когда-то купец Веретенников, зато теперь из окон неслись звуки скрипки и детские голоса. Я любил приходить сюда, я любил этот высокий обрывистый берег. Боже мой! Какие снега открывались отсюда, какие пространства!.. Вот и теперь я стоял на обрыве и слушал ветер. И вдруг кто-то меня окликнул. Голос был громкий, отчетливый, и я сразу узнал его. На школьном крыльце стоял Олег Николаевич, мой давний приятель. Он махал рукой, и я подошел поближе. Олег был без пиджака, в одной белой рубашке.

– Ты что-то по-летнему?.. Но Олег меня перебил:

– Кричу, кричу, а ты замечтался.

– Да я стоял, понимаешь...

– Ты не стой, не стой на горе-е-е кру-у-у-той... – последние слова он пропел с веселым нажимом. – А мы, старичок, гуляем. А ты, значит... грустишь? Говорят, в деревню собрался? За того парня хочешь повкалывать, а как же семья?..

– Нет, Олег, я серьезно... Там же детство осталось, все родные могилки. Да и... Да и хочу испытать себя. Там же школа – из ряда вон. второй год без директора.

– Давай, давай, патриот! А мы уж как-нибудь на асфальте. – Он опять засмеялся, потом стукнул меня по плечу. – А мы сегодня пьем и танцуем!

– Что за пир?

– Через день же Восьмое марта. А мы пораньше с утра. – И Олег решительно кашлянул, и не успел я даже опомниться, как он уже приподнял меня на крыльцо и подтолкнул к двери. Через секунду я уже стоял в узеньком коридорчике, а Олег дышал мне в лицо:

– Я тебя, дорогой, приглашаю! Да, да, не побрезгуй компанией. А жену я успокою. – Он уже стягивал с меня шарф и все время что-то шутил, приговаривал и скоро заразил своим настроением. Олега я знал давно. Мы вместе с ним учились в педагогическом, вместе играли в одном оркестре, в один год завели семью. А годы – птицы, и вот уж нам скоро по тридцать, и мы живем с ним в одном городке. Все похоже и все совпадает, только я работаю в простой школе, а Олег – в музыкальной. Что поделаешь – все мы люди, но у всех по-другому...

– Мы еще за стол не садились. Так что ты подгадал...

– Да я, Олег, не голодный.

– Ничего-о, привыкай! – И он все тянул и тянул меня за рукав, пока мы не оказались в большой круглой комнате. У купца здесь, наверное, была гостиная. Олег наконец меня отпустил, и я вздохнул полной грудью. И сразу же в уши ударила музыка. Она была, как гром, трак обвал – у меня сразу стало больно в висках.

– Ансамбль «Араке»! Третий в мире или четвертый... – Олег засмеялся и подмигнул со значением – знай, мол, наших, мы любим громко... А музыка рокотала, шумела, точно в горной речке шли валуны. И вдруг вверху возник новый звук – прозрачно-нежный, печальный. Он рвался сквозь рокот, тянулся – так пробивается часто травинка сквозь мертвый бетон. Я поднял кверху глаза – это тенькала люстра, вздыхала. А рядом со мной – только вытяни руку – и двигались пары, смеялись, и кто-то весело подпевал «Араксу». Я отчаянно озирался, искал глазами Олега, но вот все кончилось, смолкло, и стало тихо, как в сосновом бору. И в это время взвился кверху тонкий голосок:

– За стол прошу всех! За стол!

Народ задвигал стульями, зашумел. На столе уже стояли рюмки, закуски. В высоком кувшине дышали вербы, прижавшись друг к другу. И вот все смолкло, погрузилось куда-то. Так бывает в театре перед самым началом. И тут пошел занавес – и поднялся директор. Он был круглый, румяненький, как теплый калачик. На щеках у него блестел еще летний загар, и глазки тоже блестели.

– Наш поваренок – умора! – шепнул мне в ухо Олег, и я не вытерпел, засмеялся. Директор взглянул жалобно на меня и тут же заговорил:

• Страницы:
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• …
• 14
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.