На обрыве

– За первый маленький юбилей, друзья! Но директора опять перебили:

– А мы уж поздравили нашу Елену Прекрасную. Не надо опаздывать...

– Так он же Адика встречал! – засмеялся Олег, и весь стол поддержал его дружным хохотом. И опять вверху долго звенело что-то печальное, нежное...

– В общем, так, дорогие! Пейте, ешьте, закусывайте! Администрация разрешает... – Директор поднял рюмку и взглянул в нашу сторону:

– За вас, Нина Сергеевна!

Все склонились над тарелками, и в эту минуту ожил магнитофон. Кто-то нажал на кнопку – и запел Булат Окуджава. Не могу слушать его без слез. В горле все. сжимается, закрывается, и вот уж нет дыхания, жизни нет, а кто поможет – да зачем помогать, и зачем мне все утешения, если уж другую песню начал певец, – и все печальней, глуше, все нежнее слова...

Пел Булат Окуджава, а я думал: как стану жить? И еще я думал о своей маленькой Кате, которую оставят с матерью, если будет развод... Но почему развод, почему же? И неужели работа для меня лучше дочери, лучше жены?.. Я слушал музыку, я страдал, волновался, а вокруг меня стучали ножи и вилки, и от этого стука у меня мерзла спина. Я попробовал успокоиться, я даже пододвинул к себе салат – и вдруг заметил, что за мной наблюдают. На меня смотрела в упор Елена Прекрасная, под глазами у ней упали тени, и почему-то сильно-сильно блестели зрачки. И дышала она тоже тяжело, с. остановками, как будто астма мучила или одышка. Наконец не выдержала и спросила меня:

– А я вас знаю, не отпирайтесь. Вы в нашей газете помещали стихи...

Я почувствовал, что бледнею, проваливаюсь, и, чтоб скрыть волнение, я засмеялся:

– Был, был грех, но я уже замолил...

– Господи-и, в такой Чухломе – и стишки. – Нина Сергеевна посмотрела на меня осуждающе, потом перевела глаза на подругу: – Ты почему, Елена, не ешь?

– Я бы поела, а что потом? Во мне и так сто килограммов с прицепом. Меня ведь от еды надо на веревках оттаскивать. Как начну, только вожжи натягивай... – Она схохотнула и сморщила губы.

– Ешь, питайся, Еленка. Когда и поесть, как не в тридцать лет. – И Нина Сергеевна протянула ей большую тарелку, где лежали соленые огурцы вперемешку с капустой.

– Однако нас уже на солененькое... – сказал тихо Олег, но его все услышали. Директор засмеялся тонким, дребезжащим смешком, а Нина Сергеевна даже обиделась:

– Ты пошляк, Олег Николаевич!

Но он уже подавал своей соседке большой кусок пирога.

– Ой, девочки, как угодил-то! – засмеялась Нина Сергеевна и протянула вперед обе руки. Она взяла пирог бережно, со значением и долго держала тарелочку на весу.

– Когда я училась в Москве – не могла пройти мимо кондитерской. Ох, бедная, как я тогда объедалася. Прямо пухла, как булка. – Она немного откусила от пирога. – Нет, братцы-кролики?! На чем его жарили?

– Терпи, Нина! - засмеялся Олег. – Привыкай... – И опять улыбнулся. – Ты у нас как Марья Волконская. Добровольно в Сибирь пошла.

– Вот именно добровольно. А кого винить, поддалась демагогии. Распустила уши – поверила. – Она чиркнула зажигалкой, скривила губы. Сигаретка у ней запуталась в пальцах, сломалась. Она сразу взяла другую.