На обрыве

– А обещали-то! Целые горы... Через месяц, мол, отдельная комната. Через год – квартира с балконом. И вот поехала ваша дура насаждать большую культуру. – Она усмехнулась горьки, подавленно и всадила сигарету прямо в кусок пирога.

– Ох ты! Как ты убила!.. – охнула старая женщина, которая сидела в дальнем конце стола.

– Верно, Феша! Верно, родимая! – засмеялась Нина Сергеевна. – За такие пироги надо расстреливать! Это ж просто обман!..

– Давай не будем людей губить. Я вот ела – так поглянулось.

– Ты уж, Феша, привычная, – блеснула на нее глазами Нина Сергеевна. – Ты уж с детства в этой дыре. А тут и деготь примут за мед. А что вы тут видели?! Только Марью Волконскую... – Она снова скривила губы и закатила глаза.

– Правильно, девушка! Только Марью да Дарью... Зато в войну мы всяко место попробовали. Я вон на солидоле шаньги пекла. И ничё – хоть бы хоба! – Тетя Феша задумалась. На ее круглом желтеньком личике промелькнула печаль. – Я давно знал эту женщину. Она работала в школе уборщицей. И жила здесь же, в угловой темной комнатке. Как-то я заходил туда вместе с Олегом. У него были с Фешей свои отношения. Вот и сейчас он за нее заступился:

– Хватит, Нина, стареньких обижать. Расскажи-ка лучше про московские рестораны.

– Ну вот, вот – и сознался наш Олег Николаевич! Все рестораны ему подавайте, а на солидоле шанег не надо? – Она закинула голову, захохотала.

– А может, все-таки потанцуем? – взмолился директор. Его миндальные глазки просто мучились в тоске, изнывали. Он не привык, видно, сидеть без движения. Но все внимание было снова на Нину Сергеевну, и ей это нравилось, поощряло к веселью, и она выглядела здесь самой живой.

– Нет, голуби, танцевать мы не будем. А сейчас я расскажу... Фу, черт! – Она хотела прикурить сигарету, но в зажигалке что-то заело. Тогда через стол ей бросили спички, и она успокоилась и обвела всех глазами:

– Значит, дело было такое. В Москве я с одним познакомилась, а потом сошлись покороче. Его звали Толик Ветров – молодой альпинист...

– Альпинисты все молодые.

– Не скажи, Олег, не скажи. Но я Толика уважала. И веселый и щедрый – прямо мешок с деньгами. Он и мне джинсы достал. И ни копейки с меня – за спасибо... А потом ко мне Боренька Журавлев прилепился. У того дяденька в главке и дача в Красной Пахре...

– Ты давай уж про Толика? – попросила Елена Прекрасная.

– Ладно, Ленка, буду тебе про Толика. Но я же его угнетала просто, замучила. А он железный, что ли, но все терпел. И только одно знал – при каждой встрече подарочки, Может, в мужья себя предлагал... Кстати, кто расшифрует мне слово «муж»? – Она вскинула весело голову, и глаза ее опять сияли, пронизывали, и я даже боялся в них посмотреть. Она чем-то нравилась мне и чем-то притягивала, только пугал почему-то ее голос – немного хрипловатый, прокуренный. Такие голоса обычно нахальны, упрямы, но в жизни все, конечно, по-разному.

– Ну что, братва? Угадали?

– Ты сама гадай, девушка. А то людей будоражишь, нехорошо... – сказала Феша в дальнем конце стола. Нина Сергеевна враз отбросила сигарету, и глаза напряглись, и в них встало зеленое:

– Чей-то голос из-под печки... Значит, не знаете? Эх, вы, вахлаки! Ну так слушайте, и ты, Феша, себе на лбу запиши: муж – это мужчина, угнетенный женой!.. – Она громко расхохоталась, ее поддержала Елена Прекрасная, потом еще кто-то хохотнул для приличия. И опять от этого шума вверху дохнул, отозвался хрусталь. У меня сильно забилось сердце, но что-то меня удерживало, что-то не отпускало отсюда, как будто выполнял я какой-то долг. Стало тихо – звон вверху прекратился. Олег сидел молча и разглядывал ногти. На него иногда нападала хандра. А Нина Сергеевна опять что-то задумала, она хитро смотрела в дальний конец стола.

– Интересно, Феша, какой у тебя живой вес?

– Я не баран, девушка, и не скотина. Я не виновата, что исхудала. Тебе бы вот походить с моим сердцем-то. Да ладно уж, не желаю... Бывает, остановится – и шабаш.