— Поди, пустое? Байки все. От Кикиморы, видение ему...

— Все так! Сущая правда. Побили сынков.

Иван Семенович заплакал, опустился на крыльцо, обхватил голову. Вышла Аграфена Кондратьевна, начала его успокаивать, принесла воды, запричитала, как причитали все сухоносовские и тарутинские женщины в подобных случаях:

__ Ой, батюшки, не ваше это мужское дело плакать, наше, бабское, побереги слезки, соленые они...

— И море солоно, — рыдал Иван Семенович, и от слез ему становилось душно.

— Не страдай, не убивайся, — суетилась Аграфена Кондратьевна, — раньше часа-времени плачешь бесцельно, сколько сражений было, сколько кровушки пролито, а живыми приходили солдатики, не бывает того, чтоб всех враз перебили, сохранит Христос, и Афона твой и наш Петенька живыми придут, утри слезки...

Иван Семенович всхлипывал и все повторял: «Ох, Кондратьевна, а я вашу Аннушку за Афошо, за сынка сватать хотел. Срок пришел — за покойника».

С Яковлевым сделалось плохо, его внесли в избу, уложили на коник, лавку, ближнюю к дверям, стянули сапоги, раздели, накрыли периной, но он трясся, как от холода, стучал зубами и затих только под утро.

Через день-два уже весь Боровский уезд, затерянный в разнолесье Калужской губернии, знал о сражении в далеком Цусимском проливе.

В церквах поминали погибших, пока скопом, имен еще не знали. Настоятель Боровского собора протоиерей отец Казанский успокаивал проповедью, призывал умножить усилия и победить неприятеля, вспоминал слова святого Кирилла Иерусалимского: «Кто не верит тому, что соберет произросшие плоды, тот ие станет сносить трудов». Легче от проповеди не стало, неясно было, зачем труды и чего с японцами не поделили. Не турки.

Тем временем призвали запасных, женатых мужиков, оторвали от семьи, от сенокоса, а травы шли в тот год — залюбуешься, не трава — ягода.

То-то было пропето у стяжных песен, то-то выпито со злости и с горя. Уезд пропах сивухой, как на три храмовых, калякали — дыхнет ветер с Чубарова, от воинского присутствия — мутит селянина, давай закусывай. А тут еще пошли слухи, что в «Губернских ведомостях» начинают помещать имена погибших, раненых и пропавших без вести, числа и счета им нет.

Аграфена Кондратьевна в ночь со вторника на среду видела Цусиму. Снилось ей море мертвых людей, наших и японцев. Японцы были желтые, маленькие, как кошки. Они тянули к ней сморщенные ручонки, звали, а откуда-то издали сквозь этот плач слышался голос сына Петруши. Он лежал посреди Цусимы на черной воде и тоже звал ее.

Аграфена Кондратьевна про сон никому не сказала, утром, как позавтракали, собрала посуду, вытерла тряпушкой стол, переоделась во все чистое, Аннушке наказала, чтоб смотрела по хозяйству, сама, мол, идет в Тарутино к сестре.

Аннушка поверила, но на самом деле Аграфена Кондратьевна пошла не к сестре, а на берег реки Истьвы к Трем Камням.

В этом заброшенном месте, заросшем мелким лозняком, в избушке на два оконца жила Наталья Богданова.

Аграфена Кондратьевна огляделась по сторонам, перекрестилась, повторила про себя: «Если ты спроста, и я спроста, если ты с хитрости, и я с хитрости», — еще плюнула три раза. Так полагалось: Наталья была знаменитой в околотке колдуницей н порчельницей. Подступила к дощатой двери, обитой бурой рогожей. Под ногами жвыкала вода.

На стук никто не ответил, но у Аграфены Кондратьевны было такое ощущение, что в доме кто-то есть, она тихо поддала дверь плечом. Дверь натужно скрипнула, подалась.

В избушке было душно, сумрачно, пахло дымом, курятником, паленым пером. Наталья в белой нижней рубашке, вся бесстыдная, сидела за столом, широким гребнем расчесывала волосы. В ногах у нее, свернувшись, сидела большая белая кошка.

— Здравствуйте, — сказала Аграфена Кондратьевна. Поклонилась.

• Страницы:
• предыдущая
• 1
• 2
• 3
• 4
• 5
• 6
• 7
• 8
• 9
• …
• 11
• следующая

Представьтесь или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.