Золотые шары

Инна Варламова| опубликовано в номере №793, июнь 1960
  • В закладки
  • Вставить в блог

I

Движение начинается с первой минуты, как только захлопывается дверь конторы. Движение, движение...

Сначала трамвай. Он выскакивает из-за угла и грохочет по рельсам. Он грохочет так оголтело, будто хочет доказать Оле что-то чрезвычайно важное, самое главное в жизни. Он будто собирается разорваться от собственного скрежета и бессилия что - либо объяснить. Красный, нервный, он мчится по улицам и переламывается надвое на всех поворотах. И все доказывает, доказывает, спорит... И ужасно сердится. Люди входят, выходят, не остается почти никого из тех, кто сел с Олей вместе, а трамвай все идет своим путем, пока не подвозит ее к метро.

Тут совсем иной мир. Большие мраморные поверхности отражают множество огней. Плавно текут эскалаторы, и через равные промежутки времени отскакивают матовые молочно - белые шары. Поминутно подходят поезда; двери их, шипя, сами растворяются, пропуская людей, и сами закрываются. Волны теплого воздуха овевают лицо и шею. В черных, будто лакированных окнах мелькают красные точки, и отсветы бегут по гладкому никелю поручней. Остановка за остановкой, и вот вокзал. Надо выходить, а жаль покидать это прибежище строгой математической красоты, мир точно отмеренных минут и линий.

На вокзале суматоха и шум. Прыгает стрелка больших вокзальных часов, загораются впереди зеленые огни семафора...

Бежит, бежит электричка. Светит в ночи, трубит. Становится темно, и загораются под потолком яркие лампионы. В окне появляется отражение худенькой девушки с голыми, темными, гораздо темнее платья, руками. А если совсем приблизить к стеклу лицо, то видны и пышные короткие волосы, круто вьющиеся, светлые, и вздернутый нос, и ямочка на подбородке. «Неужели это я, взрослая, и на меня уже оглядываются мужчины, а мне ничего, и я не краснею?» - вот даже какие дикие мысли приходят в голову Оле. Впрочем, вскоре ее одолевает сон.

За исключением, может быть, десятка чудаков и очень нервных людей, все тихо дремлют. Проносятся грохочущие мосты, кружатся белые стволы берез. Чем дальше от города, тем все чаще и чаще мелькают они за окном, выпячиваясь из ночной тьмы, волнуя своей девственной чистотой и откровенным ожиданием счастья. Становится прохладно. Куда - то торопясь, бежит по вагону заспанная, бледная проводница, сердито поднимает одно за другим все стекла, что - то невнятно бормочет... А пассажиры пригрелись, сон захватывает их властно, почти душит. Кажется невероятным, что все эти люди, так безмятежно спящие, даже всхрапывающие иногда, поднимутся в нужную минуту и выйдут на своей станции. Но все просыпаются, когда надо, уходят, и постепенно пустеет вагон.

Только двое мирно спят в разных углах - кудрявая девушка в белом платье и парень со связкой книг на коленях. Они спят, честно спят во втором от хвоста вагоне, в электричке, отходящей от Москвы в двадцать пятьдесят три. И все - таки оба вовремя открывают глаза. Электричка замедляет ход, они бегут к дверям. Девушка впереди. Ольга сердито борется с тугой дверью, дергает ручку, и на минуту ее охватывает страх, что они не успеют сойти. Но парень спокойно распахивает вторую половину двери, и они выпрыгивают в темноту, на мягкие доски перрона.

Это - Духово. Теперь дом уже близко, а все - таки надо торопиться, если не хочешь идти два километра пешком. Прежде всего скорее проскочить пути, пока встречная электричка, грозно светя своим синим единственным глазом, не вырвется за переезд. Затем надо лезть через товарный состав, который, конечно же, вот он, стоит перед самой станцией.

Автобус еще не ушел, ждет пассажиров. Это последний перегон. Автобус, содрогаясь, несется по шоссе. Он вибрирует, будто натянутая пружина. Окна его звякают, прыгают в пазах, гудит все вокруг, трясутся руки, ноги, трясется голова, горло, сердце - все по отдельности. Наконец стоп. Вылезай, народ: «Рюмочки». Так называются гипсовые вазы на воротах при въезде в дачный поселок, и пассажиры так называют эту остановку. Поселок ярко освещен. Все направляются туда, а девушка и паренек сворачивают в темноту.

Они идут далеко друг от друга, но как же хорошо слышны их шаги в темноте! Шумят над головой сосны, скрипят ясени. Звонко шелестят твердыми листьями дубы. Но шаги грохочут, гремят, они заглушают все.

Двести метров до калитки тянутся дольше, чем весь путь от самой конторы. «Кто этот парень? Куда идет? Неужели он живет на хуторе и вот так будет шагать еще добрых полчаса - через поле, через речку, мимо кладбища и старой церкви?»

Ольга берется за прохладное кольцо калитки и здесь еще слушает, как он идет где - то там, в темноте. Не очень быстро, но и не медленно. Размеренно, твердо, как раз так, как должен идти человек, знающий, куда ему идти и зачем.

А для нее путь окончен. Вокруг тишина и покой. Маленький домик прячется за яблонями и вишнями. Стоит наметанный недавно стог сена, у сарайчика брошено деревянное корыто. Волчок лениво выбирается из конуры, машет хвостом и зевает. На тропинке валяется кукла Буратино с оторванной ногой: играл племянник... Все это их дом, от самой калитки. Никто чужой не посмеет сюда зайти.

И как в доме, здесь горит свет. На проволоке, протянутой через сад, тихо покачивается электрическая лампочка. Она висит над цветами. Сколько их! Боже мой, сколько их! И густой, тягучий, как мед, запах струится в воздухе. Кажется, будто он скопился тут за день и ждет Олю, чтобы враз, словно из шайки, обдать и оглушить. Цветы, цветы: настурции, резеда, горошек, ночная фиалка, табак, левкои, пионы, золотые шары, - и все это тянется к ней, ластится, тычется в ладони прохладными, влажными от росы и пружинящими венчиками.

«Спасибо отцу: не пожалел, повесил лампочку, осветил всю эту красоту! Ведь и он сам, и мать, и бабка - все спят давно, и не нужно бы им вроде это сейчас, а нет же, пусть сияют, пламенеют, серебрятся цветы, ни для кого, просто так. И пока есть на свете такая ночная отрада, тишина и ленивое покачивание мягко - хрупких стеблей, человек счастлив».

А шаги? Нет, теперь шаги затихли вдалеке. Только слышно, как цветы живут, дышат...

II

Утро началось, как обычно. Долго кашляла бабушка; фыркал, умываясь на веранде, отец; шлепали стоптанные туфли матери, собиравшей на стол. Глаза открывать не хотелось.

- Лелька! - негромко прикрикнул отец.

  • В закладки
  • Вставить в блог
Представьтесь Facebook Google Twitter или зарегистрируйтесь, чтобы участвовать в обсуждении.

В 4-м номере читайте о знаменитом иконописце Андрее Рублеве, о творчестве одного из наших режиссеров-фронтовиков Григория Чухрая, о выдающемся писателе Жюле Верне, о жизни и творчестве выдающейся советской российской балерины Марии Семеновой, о трагической судьбе художника Михаила Соколова, создававшего свои произведения в сталинском лагере, о нашем гениальном ученом-практике Сергее Павловиче Корллеве, окончание детектива Наталии Солдатовой «Дурочка из переулочка» и многое другое.



Виджет Архива Смены